Книга 47 ронинов - Джоан Виндж

Оиси закрыл глаза и с неожиданной болью вспомнил, как написал эти строки своей жене, на третий день после свадьбы. Снова и снова он повторял их, будто мантру, пока невыносимая боль утраты не утихла, и наконец уснул крепким сном.

Кто-то осторожно тряс его за плечо. Оиси раскрыл глаза и увидел перед собой сына.

– Что-то случилось? – пробормотал он, нащупывая рукоять меча.

– Нет, нет, ничего, – зашептал Тикара, схватив отца за руку. – Но… Мика-химэ… – Он встревоженно поглядел на пустующее спальное место госпожи Асано.

Оиси удовлетворенно потянулся и закрыл глаза.

– Отец! – снова затряс его Тикара. – Она с Каем… Прошу вас, не убивайте его… – умоляюще произнес он и всем телом навалился на раненую руку отца.

Самурай застонал от боли и отвесил сыну подзатыльник.

– Не собираюсь я никого убивать, – хмыкнул Оиси. – И говорить никому не стану.

Тикара ошарашенно посмотрел на него:

– Но если кто-то вдруг заметит…

– Молчи, а то и вправду заметят. А ты чего поднялся?

– По нужде ходил, – смущенно объяснил юноша.

– Погоди, – вздохнул Оиси, протер глаза и сел. – Послушай, есть такая поговорка: «Прошлое – чужая страна, там все иначе».

– По-моему, так говорят, когда хотят оправдать настоящее, – недоуменно сказал Тикара.

– Ох, ты мудр не по годам, – усмехнулся Оиси. – Мы, нарушив приказ сёгуна, решили отомстить за смерть нашего повелителя и тем самым принесли клятву навсегда остаться в стране прошлого – там, где титул самурая дается человеку за его поступки, а свадьбы играют не ради укрепления политических связей. Так вот, в этой стране прошлого влюбленные, желавшие заключить брачный союз, должны провести вместе три ночи…

Тикара удивленно раскрыл глаза, а затем поклонился Оиси.

– Простите меня, отец, – прошептал он. – Вы очень мудры…

Самурай печально улыбнулся.

– Сын мой, ты помог мне увидеть истину, – сказал он, глядя в чащу, где среди деревьев спали Кай и Мика. – А теперь дай мне поспать, пока еще не совсем рассвело.

Тикара отвесил почтительный поклон и ушел спать.

Оиси улегся на спину и накрыл лицо ладонями, стараясь сдержать нахлынувшие чувства – и подступившие к глазам слезы.

Проснувшись, самурай увидел, что Мика-химэ лежит неподалеку, как будто никогда и не вставала. Оиси почудилось, что все случившееся прошлой ночью было лишь сном, однако Мика посмотрела на него сверкающим взглядом и застенчиво улыбнулась, словно протягивая самураю букет ирисов – символ вечной благодарности и доверия.

Он посмотрел на нее с одобрительной улыбкой и встал, готовый встретить новый день. Мика вздохнула, потянулась, откинула стеганое одеяло и босиком пошла по росистой траве туда, где спал Кай – крепко, как человек, который провел бессонную ночь.

Мика подошла к Каю и стала выговаривать ему за леность. Он с улыбкой взглянул на возлюбленную – и неожиданно рассмеялся. Никогда прежде Оиси не слышал смеха полукровки.

Кай почтительно склонил голову, словно извиняясь за свое поведение, и с усилием поднялся, опираясь на ствол дерева. Мика, держась поодаль, свернула одеяло и протянула его Каю, как драгоценный дар, с которым она была не в силах расстаться. Никто, кроме Оиси, не заметил выражения ее лица.

Мика вернулась к месту своего ночлега. Кай проводил ее взглядом и, встретившись глазами с Оиси, склонил голову в вежливом поклоне, приветствуя самурая, как равный. Отвернувшись, он направился к костру, где ронины занялись приготовлением завтрака. Мика невозмутимо сворачивала свое одеяло, будто ночью ничего не произошло.

Ронины продолжали свое путешествие, в равной степени наслаждаясь и дождями, и яркими солнечными днями, когда небо любовалось своим отражением в бесконечных рисовых полях. Даже самые привычные образы вызывали восхищение у тех, для кого каждый новый день мог стать последним.

Кай и Мика ехали рядом, обмениваясь редкими словами и улыбками, как будто ничего не изменилось. Каждую ночь Мика украдкой пробиралась к любимому, а наутро возвращалась на свое место рядом с Оиси. Ночь свято хранила тайну влюбленных, и если у кого из ронинов и возникли подозрения, никто об этом не упоминал.

К тому времени, когда ронины достигли границы владений Ако, зацвела сакура. Как и предполагал Оиси, вести о нападении на замок Кираяма опередили воинов и разлетелись по всей стране. Об этом говорили и в Киото, и в Эдо. В каждом селении ронинов встречали низкими поклонами и выражениями почтения и благодарности.

В Ако у дороги к замку собралась толпа. Боясь, что кто-нибудь попадет под копыта коней, воины спешились и вели лошадей в поводу.

Оиси настоял, чтобы Мика оставалась в седле, во главе колонны ронинов, как и подобало госпоже Асано, наследнице Ако. Впрочем, никто не знал, прислушается ли сёгун к справедливому суду богов и восстановит ли ее права.

Кай соскочил с лошади, стараясь скрыть гримасу боли. Не говоря ни слова, он направился к ронинам. По негласной договоренности Оиси занял место рядом с Микой, в знак того, что отпущенный влюбленным краткий миг свободы завершился.

Мика безмолвно проводила Кая печальным взглядом. Оиси подвел к ней своего коня. К седлу было приторочено копье, а с него свисал мешок, где покоилась голова Киры – жертвоприношение на могилу князя Асано.

Жители Ако встретили ронинов без особого восхищения, скорее с опаской. Люди падали ниц, будто ожидая гнева сёгуна, чувствуя необходимость выказать смирение и покорность. Один из крестьян вышел на дорогу перед Оиси и распростерся в грязи.

– Оиси-сама, – прошептал он, – смиренно умоляю вас о прощении и готов заплатить жизнью за нанесенное оскорбление…

Самурай недоуменно всмотрелся в крестьянина. Этот самый человек плюнул в него в тот день, когда стражники Киры вывели бывшего каро из темницы и прогнали за ворота замка. Оиси вздрогнул, вспоминая случившееся: тогда он притворялся сломленным и утратившим достоинство пленником и лишь поэтому не убил беднягу на месте за унижение чести самурая.

Долгие месяцы, полные тягот и лишений, Оиси, словно одержимый, в подробностях представлял себе, как отомстить Кире за смерть своего повелителя, и осознавал только глубину своей ненависти и жажду мести.

Крестьянин, распростершийся перед Оиси в дорожной пыли, был обычным человеком – не чудовищем и не ничтожеством. Ему просто не выпало родиться самураем. Однако же честь и совесть не позволяли ему оставить безнаказанным свой собственный проступок, совершенный из праведного презрения к самураю, которого он счел трусом и предателем.

– Ты заслужил прощение, – произнес Оиси, помогая крестьянину подняться на ноги. – Твоя жизнь, как и все наши жизни, – дар богов. Проживи ее честно.

Тот ошеломленно отступил на обочину, неразборчиво бормоча слова благодарности.