Книга Падение Софии - Елена Хаецкая

— Я к барышне Софье Дмитриевне, — сообщила она, пытливо оглядывая компанию небольшими светлыми глазами.

Соня вышла вперед, прямая, как доска, и неприязненно уставилась на чужачку.

— Я — Софья Дмитриевна, — проговорила девочка. — Что тебе угодно?

Женщина смерила Соню взглядом.

— Я послана от княжны Мышецкой. Извольте поехать со мной, барышня.

— Я не знаю никакой княжны Мышецкой, — отрезала Соня. — Здесь мой отец, еще не похороненный, и я никуда не поеду.

Отцовы друзья зашушукались между собой, переглядываясь и пожимая плечами. Кто сообщил о Соне княжне, дальней родственнице ее покойной матери, — так и осталось загадкой. Наконец самый благоразумный из них, слегка пахнущий свежевыпитой водкой, кашлянул и обратился к Соне:

— Ты лучше с ней поезжай, дочка. Что тебе здесь делать? Квартиру сегодня же велено очистить, а Митю мы похороним.

Незнакомая женщина прибавила гулким голосом:

— Берите с собой вещички и идемте. Княжна велела доставить к обеду.

— У меня ничего нет, — сказала Соня. — Если ехать, то прямо так.

Монашка, помедлив, возобновила чтение. Высокая женщина в пелерине вышла, а Соня — за ней следом.

Помимо дворника, мужской прислуги в усадьбе княжны Мышецкой не было. Все работы выполняли многочисленные женщины, большинству из которых уже перешло за пятьдесят. Ту, что была прислана за Соней, называли Лысихой (по ее фамилии — Лысова); она водила электромобиль княжны, следила за его исправностью и при необходимости производила ремонт.

Соня рассеянно глядела в окно на уплывающий город. Она не знала и не любила Петербурга; ее мир ограничивался несколькими неприглядными улицами неподалеку от их квартиры. Когда электромобиль выбрался за городскую черту и начались поля, Соня заснула.

Усадьба показалась ей развалюхой. Как бы ни было убого петербургское жилье Думенских, оно, по крайней мере, располагалось в многоэтажном каменном доме.

Княжна Мышецкая, маленькая и старая, упакованная в море кружев и рюшей, жалостливо улыбалась Соне своим сморщенным личиком.

Соня стояла возле электромобиля и глядела на нее отстраненно, холодно. Женщина-шофер тихо прошипела Соне на ухо:

— Поцелуй у княжны ручку.

И подтолкнула девочку в спину.

Соня деревянно подошла, наклонилась, приложилась к мяконькой ручке княжны.

— Бедная… бедная сиротка! — выговорила княжна. Она обхватила Соню и утопила ее лицо в густо надушенных кружевах. — Совсем дикая. Но чего ожидать от дочери игрока и пьяницы? У тебя, бедняжки, совсем не было перед глазами достойного примера для подражания.

Поглядеть на новую воспитанницу высыпали обитательницы усадьбы. Соне казалось, что они лезли из всех щелей, как тараканы: дряхлые и крепкие, постарше и помоложе, рыхлые и жилистые, с сурово поджатыми губами или, наоборот, слезливые и сентиментальные. Некоторые были в темных платьях с воротничками, другие — в светлых, из дешевого материала, но с обилием лент и самодельных украшений.

Одна из них, которую княжна называла «Овсиха» (по ее фамилии — Овсянникова), пожилая особа с красным рыхлым лицом, сплошь пронизанным жилочками, и постоянно заплаканными глазами, твердыми пальцами взяла Соню за руку повыше локтя и отвела наверх, в комнаты.

— Здесь будешь жить, — сказала Овсиха. Голос у нее тоже был заплаканный. — Княжна о тебе позаботится.

Комната была крошечная, как и все другие в этом доме. Полочки на стене и подоконник все были заставлены безделушками, например, разноцветными фигурками кошек, сделанными из проволоки и катушечных ниток, или вязаными медвежатами в кокошниках и сарафанах.

Соня глядела на них с нескрываемым отвращением. Овсиха этого не заметила.

— Княжна-благодетельница отдала тебе самую светлую комнату, — проговорила она. — Повезло тебе!

— Кто здесь раньше жил? — спросила Соня.

— Раньше-то? Катя.

— И где же эта Катя?

— Умерла.

— От чего умерла Катя?

— Не знаю, — пожала плечами Овсиха. — Зачахла да померла. Схоронили недавно.

— Сколько ей было лет? — настаивала Соня.

— Зачем тебе все это знать? — не выдержала Овсиха.

— Интересно, — сказала Соня.

— Да лет двадцать пять, может быть, было, — сказала Овсиха. — Княжна ее сызмальства воспитывала. Замуж хотела отдать.

— Что же не отдала?

— Не за кого было. Здесь полк сейчас стоит гусарский, у нашей Кати и закружилась голова. Всякую осмотрительность забыла…

Соня молча смотрела на Овсиху.

Та прибавила:

— Катя на балу разгорячилась, а потом пила холодный квас у открытого окна — простудилась и за три дня сгорела в лихорадке. Недавно схоронили. От нее и платья хорошие остались. Немножко подогнать — и будут тебе в самый раз.

Она оставила Соню в комнате, прибавив напоследок, что к чаю ее позовут, а до того ей надлежит привести себя в порядок и подготовиться к обстоятельной беседе с княжной.

Но когда Соню позвали пить чай, то обнаружили девочку на прежнем месте — возле окна; Соня не переоделась, не причесалась, даже не умыла лица.

Овсиха, прогневавшись, схватила ее за волосы и потащила к умывальнику. Опустив лицо девочки в таз с водой, она обтерла ей щеки и лоб своими шершавыми ладонями, затем едва не удушила мохнатым полотенцем и под конец смазала ароматической мазью, источающей резкий запах. Соня, улучив момент, повернулась и быстро укусила Овсиху за руку. Та вскрикнула и несколько раз ударила Соню по голове, а затем расчесала ей волосы, сильно дергая и грозя остричь.

С туго заплетенной косой, в свежем кружевном воротничке, пахнущая прогорклой сладостью, Соня спустилась к общему чаю.

— Перестань кукситься, — шипела Овсиха. — Перед княжной стелись, поняла? Стелись ей под ноги!

Стол в большой нижней комнате был накрыт на бесчисленное число персон. Не всем приживалкам хватило места — некоторые с чашками разгуливали по залу, выглядывали в окна или садились на низкие диванчики, выставленные вдоль стен.

Три больших окна были раскрыты настежь. Несмотря на это, было душно. Ветки отцветшей, пыльной сирени заглядывали почти в самую комнату.

Княжна восседала во главе стола в больших покойных креслах, вознесенная много выше прочих. Ее ножки в атласных туфельках покоились на особой бархатной банкеточке. Прочие особы клубились на стульях и табуретах, переговаривались, перешептывались и постоянно ловили взгляд княжны — каждая старалась угадать, какое желание сейчас возникнет у благодетельницы, чтобы удовлетворить его как можно скорее, опередив остальных. Многие с нескрываемой злобой смотрели на нынешнюю фаворитку — старуху в коричневом чепце, которая отдирала своими твердыми желтоватыми ногтями корочку с печеной булки. Княжна сама поручила ей это занятие, потому что сочла корочку слишком жесткой для жевания.