Книга За чертой - Кормак Маккарти

— En este viaje el mundo visible es no más que un distraimiento. Para los ciegos y para todos los hombres. Ultimamente sabemos que no podemos ver el buen Dios. Vamos escuchado. ¿Me entiendes, joven? Debemos escuchar.[478]

Поскольку он замолк, мальчик спросил его, был ли совет, который дал гробовщик девочке в церкви, ложным, но слепой сказал, что гробовщик советовал, исходя из собственного представления о свете, и его не следует винить. Такие люди берут на себя смелость наставлять даже мертвых. Или ходатайствовать за них перед Богом, когда священник, друзья и детишки давно разошлись по домам. Он сказал, что гробовщик мог себе позволить говорить о тьме, о которой он не имел ни малейшего понятия, потому что, если бы он это понятие имел, он не мог бы уже быть гробовщиком. Тогда мальчик спросил его и о самом этом понятии: что, знание о тьме — это какое-то особое знание, доступное только слепым? На что слепой сказал, вовсе нет. Он сказал, что большинство людей в жизни подобны плотнику, чья работа движется слишком медленно по причине тупости инструментов, наточить которые он не находит времени.

— ¿Y las palabras del sepulturero acerca de la justicia? — сказал мальчик. — ¿Qué opina?[479]

Тут женщина привстала, взяла миску со скорлупой и сказала, что час уже поздний, а ее мужу нельзя утомляться. Мальчик сказал, что конечно, он понимает, но слепой велел им пока отложить их заботы. Он сказал, что и раньше довольно долго думал над вопросом, который задал мальчик. Как думали над ним многие до него и будут думать после его ухода. Даже гробовщик понял бы, сказал он, что всякая повесть — это игра тьмы и света, и ни на что другое не согласился бы. Хотя у повествования есть и более дальний порядок, но это уже из разряда тех вещей, о которых люди вслух не говорят. Злым силам известно, сказал он, что если зло, которое они творят, будет достаточно ужасно, возражать против него люди не будут. У людей едва-едва хватает духу на борьбу с маленьким злом — только его проявлениям они способны противоборствовать. Он сказал, что настоящее зло наделено властью отрезвлять, так что какой-нибудь мелкий пакостник может от своих деяний и отречься, а над злом начать раздумывать и может даже отыскать дорогу добродетели, до этого его стопам чуждую, и волей-неволей на нее вступить. Впрочем, даже и этого человека может привести в ужас то, что ему с нее откроется, и тогда он станет искать систему, чтобы, опершись на нее, злу противостать. Однако во всем этом есть две вещи, ему покуда неизвестные. Неизвестно ему, в частности, то, что система, которую такой искатель праведности ищет, сама по себе не есть добродетель, а только система, тогда как бессистемность, беспорядок, которым проявляет себя зло, — это как раз именно зло и есть. Так же неведомо ему, что, в то время как добродетель на каждом повороте скована незнанием зла, для зла все плоско, просто и понятно, а свет там или тьма — какая разница! Человек, о котором мы говорим, начнет пытаться насаждать строгий учет и порядок применительно к вещам, которые в подобные рамки по самой своей природе не укладываются. Будет пытаться заставить мир служить залогом истинности того, что на самом деле является всего лить предметом его вожделений. А в окончательной своей инкарнации постарается подкрепить свои слова кровью, потому что к тому времени он уже будет знать, что слова бледнеют и теряют силу и остроту, тогда как боль всегда внове.

— Quizás hay poca de justicia en este mundo,[480]— сказал слепой. — Но не по тем причинам, которые упоминает гробовщик. Скорее, дело в том, что картина мира — это и все, что человек в этом мире знает, и эта картина гибельна. То, что было человеку дано, чтобы помочь ему проложить себе дорогу в этом мире, способно также ослепить его, не дать ему увидеть, где пролегает его истинный путь. Ключ к небесам способен отворить врата ада. Мир, который он представляет себе ковчегом, полным святых даров, рассыплется перед ним в ничто, в прах и пыль. Для того чтобы мир выжил, его надо воссоздавать ежедневно. Этому человеку придется начинать сызнова, хочет он того или нет. Somos dolientes en la oscuridad. Todos nosotros. ¿Me entiendes? Los que pueden ver, los que no pueden.[481]

Мальчик внимательно разглядывал маску его лица в свете лампы.

— Lo que debemos entender, — говорил слепой, — es que últimamente todo es polvo. Todo lo que podemos tocar. Todo lo que podemos ver. En éste tenemos la evidencia más profunda de la justicia, de la misericordia. En éste vemos la bendición más grande de Dios.[482]

Женщина встала. Сказала, что уже поздно. Слепой даже не пошевелился. Сидел, как и прежде. Мальчик не сводил с него глаз. В конце концов он спросил, почему это такое уж благословение, но слепой не отвечал и не отвечал, но потом все-таки сказал: да потому, что все, до чего можно дотронуться, распадается в прах, так что эти вещи трудно спутать с реальными. В лучшем случае они лишь следы на том месте, где когда-то была реальность. А может, даже и не это. Возможно, они не более чем препятствия, которые надо будет преодолеть на пути к окончательной слепоте этого мира.

Утром, когда Билли вышел, чтобы поседлать коня, женщина стояла во дворе, держала в руках bota,[483]из которого сыпала зерно курам. С деревьев слетелись дрозды, они нагло расхаживали среди домашней птицы, но она кормила всех без разбору. Мальчик даже засмотрелся. Он подумал, что она очень красива. Поседлал коня, оставил его стоять, пошел простился с хозяевами, сел верхом и поехал. Когда оглянулся, женщина подняла руку. А вокруг птицы, птицы…

— Vaya con Dios,[484]— крикнула она ему вслед.

Повернув, он выехал на дорогу. Не успел толком отъехать, как из колючего чапараля вылез пес и пристроился рядом с конем. Он, видимо, угодил в драку, на нем были раны и кровь, а переднюю лапу он все время норовил поднять к груди. Билли остановил коня, присмотрелся. Пес прохромал еще несколько шагов и встал.