Книга Женщина со шрамом - Филлис Дороти Джеймс

— Клара не верит в правосудие. Не верит в справедливость. Во всяком случае, теперь. Она считает, что ты смог бы, если бы захотел. Что, если бы ты попросил, ты мог бы настоять на своем — по правилам или не по правилам.

Адам чувствовал, что совсем неправильно то, что они сидят так далеко друг от друга. Ему очень хотелось ее обнять, но это казалось ему слишком легким утешением, чуть ли не оскорблением ее горя. И вдруг бы она высвободилась из его объятий или, вздрогнув от неприязни, дала бы ему понять, что это не облегчает, а лишь усиливает ее муку? Что же он сейчас воплощает в себе, на ее взгляд? Смерть, насилие, увечье, разложение? Разве его работа не ограждена со всех сторон барьером с надписью «Не входить!»? И ведь ее проблему не решить поцелуями и ласковым шепотом, что все обойдется, — это не для них. Ее проблему не решить даже рациональным обсуждением, но для них двоих это всегда был единственно приемлемый способ. Разве он не гордился, горько подумал Адам, что они всегда могут говорить друг с другом обо всем? Но не сейчас и не обо всем. Он спросил:

— Кто из офицеров возглавляет расследование? Ты с ним разговаривала?

— Это детектив-инспектор Э.Л. Хауард. У меня где-то есть его карточка. Он, разумеется, уже поговорил с Кларой и приходил к Энни в больницу. Сказал, что сержант-детектив, женщина, должна обязательно поговорить с Энни до того, как ей дадут наркоз. Думаю, на случай ее смерти. Энни оказалась слишком слаба, смогла произнести лишь несколько слов, но, видимо, они были очень важными.

— Энди Хауард хороший детектив, у него сильная группа, — сказал Дэлглиш. — Это не такое дело, которое невозможно раскрыть добросовестной полицейской работой, большая часть которой — трудоемкая расследовательская рутина. Но они своего добьются.

— Клара не увидела в нем сочувствия — настоящего понимания, думаю, потому что он — не ты. А женщина-сержант… Клара ее чуть было не ударила. Она спросила, не было ли у Энни недавно секса с мужчиной, до того, как ее изнасиловали.

— Эмма, но она ведь должна была задать этот вопрос. Это означает, что они надеются найти ДНК преступника, и если бы это удалось, у них в руках оказалось бы важное преимущество. А я не могу взять на себя расследование, которое ведет другой офицер, не говоря уже о том, что сам веду сейчас расследование, которое далеко не закончено, и раскрыть дело об изнасиловании мое участие нисколько не помогло бы, даже если бы оно оказалось возможным. На этом этапе оно только помешало бы. Мне жаль, что я не могу поехать с тобой и сам объяснить все Кларе. Прости, пожалуйста.

— О, я надеюсь, она поймет рано или поздно, — грустно сказала Эмма. — Все, что ей сейчас нужно, — это кто-то, кому она может доверять, а не чужие люди. Мне кажется, я заранее знала, что ты скажешь, и мне нужно было суметь объяснить ей все это. Жаль, что я приехала, извини. Я приняла неверное решение.

Она поднялась на ноги, и Адам, встав, подошел к ней.

— Я не могу жалеть ни об одном твоем решении, если оно приводит тебя ко мне.

И вот теперь он ее обнял — она вся содрогалась от рыданий. Ее лицо, уткнувшееся ему в щеку, было мокро от слез. Адам молчал, не разжимая объятий, пока она не успокоилась, потом сказал:

— Моя дорогая, тебе обязательно возвращаться сегодня? Дорога такая долгая. А я могу прекрасно переночевать в этом кресле.

Как-то раз ему уже пришлось ночевать так раньше, припомнил он, когда они впервые встретились. Это было после убийства в колледже Святого Ансельма. Она расположилась в соседней комнате, а он устроился в кресле в своей гостиной, чтобы она могла чувствовать себя спокойно в его постели, когда попытается заснуть. Интересно, вспоминает ли и она сейчас об этом?

— Я поеду осторожно, — ответила Эмма. — Мы же собираемся пожениться через пять месяцев. Я не хочу рисковать и расстаться с жизнью до этого срока.

— А чей у тебя «ягуар»?

— Джайлза. Он сейчас в Лондоне, на конференции, приехал на неделю. Позвонил — восстановить контакт. Он собирается жениться, и я думаю, захотел сообщить мне об этом. Когда он услышал про Энни и узнал, что я еду к тебе, предложил мне свой «яг». Кларе нужна ее машина, чтобы ездить к Энни, а моя — в Кембридже.

Дэлглиш был выбит из колеи неожиданной вспышкой ревности, настолько же сильной, сколько и нежелательной. Эмма порвала с Джайлзом еще до того, как встретилась с ним самим. Джайлз сделал ей предложение и был отвергнут. Вот и все, что знал Дэлглиш. Он никогда не чувствовал угрозы со стороны чего бы то ни было в прошлом Эммы, как и она — в его. Так с чего бы вдруг столь примитивная реакция на то, что на самом деле являлось заботливым и благородным жестом? Ему не хотелось думать о Джайлзе ни как о заботливом человеке, ни как о благородном, хотя тот теперь заведовал кафедрой в каком-то далеком северном университете, благополучно уйдя с дороги. Так чего же ему там-то не сидится? И он обнаружил, что с горечью думает, как Эмма легко и с полным правом может утверждать, что комфортно чувствует себя, ведя «ягуар», — в конце концов, это будет не в первый раз: ведь она водила и его, Дэлглиша, «яг».

Взяв себя в руки, он сказал:

— У меня тут есть суп и ветчина. Посиди пока у огня. Сделаю сандвичи и принесу все сюда.

И даже сейчас, глубоко расстроенная, уставшая, с припухшими глазами, Эмма была красива. То, что такая мысль, с ее эгоистичностью, с пробуждением желания, могла так внезапно возникнуть, вызвало у Дэлглиша гнев и отвращение к себе. Эмма приехала к нему за утешением, а единственного утешения, которого она так ждала, он дать ей не смог. Так не был ли этот приступ гнева, смешанного с отчаянием из-за собственной беспомощности, вызван атавистической мужской заносчивостью, требовавшей сказать ей, что мир жесток и опасен, но ведь у тебя есть моя любовь и я могу тебя защитить? Не была ли его сдержанность в том, что касалось работы, продиктована не столько ее нежеланием включаться в его дела, сколько его стремлением оградить ее от наихудших реалий ожесточенного мира? Но ведь даже ее мир, мир науки, казавшийся таким обособленным, не был свободен от жестокостей. Благословенный покой Тринити-Холла — иллюзия. «Нас безжалостно затягивает мир, полный крови и боли, и лишь немногим удается умирать с тем достоинством, на которое мы надеемся, о котором некоторые из нас молятся. Независимо от того, предпочитаем ли мы воспринимать жизнь как обетованное счастье, нарушаемое лишь неизбежными горестями и разочарованиями, или как вошедшую в поговорку долину слез с краткими вкраплениями радости, боль неминуемо приходит к каждому, за исключением тех немногих, чьи омертвевшие чувства делают их неспособными ощущать ни радость, ни горе», — думал он.

Они ужинали вместе, почти молча. Ветчина была нежной, и Дэлглиш щедро накладывал ее на хлеб. Он ел суп, почти не ощущая вкуса, только смутно сознавая, что суп хорош. Эмме удалось заставить себя поесть, и через двадцать минут она была готова двинуться в путь.

Помогая ей надеть безрукавку, Дэлглиш спросил:

— Ты позвонишь мне, когда доберешься до Патни? Не хочу тебе надоедать, но мне надо знать, что ты благополучно доехала до дома. И я поговорю с детективом-инспектором Хауардом.