Книга Изобретение Мореля. План побега. Сон про героев - Адольфо Биой Касарес

искать в усталости и опьянении. Но я задаюсь вопросом, не остались ли после этого описания все же необъясненными кое-какие обстоятельства последней ночи. И еще: а может, это обстоятельства вообще необъяснимые или, по крайней мере, магические?

Через несколько минут они нашли свободный столик. Каждый осмотрел бумажную маскарадную шляпу, лежавшую перед ним на салфетке. Под веселые замечания парней и при безразличии доктора Пегораро примерил свою; остальные отложили шляпы в сторону, намереваясь захватить их домой, на память.

Они выпили шампанского, и кого же, поднимая бокал, увидел Гауна у стойки? Он сказал себе, что это невероятно: там стоял один из юношей, приезжавших в «линкольне», большеголовый блондин, которого он видел здесь же в 1927 году. Гауна не сомневался, что, поискав немного, найдет и трех остальных: кривоногого, похожего на боксерского секунданта; другого – высокого и бледного; третьего – с лицом исторического деятеля из учебника Гроссо. Он снова налил и опорожнил бокал, раз, другой. Но разве надо напоминать, с кем приехали в Арменонвиль эти молодые люди в карнавальную ночь двадцать седьмого года? Конечно же, нет, и, конечно же, Гауна в ошеломлении, не веря себе, увидел: у той же стойки, правее, в совершенно таком же домино, как в двадцать седьмом году, стояла она, незабываемая девушка в маске.

XLIX

Хотя Гауна и ждал этого, появление девушки так смутило его, что он спросил себя, не видение ли это, вызванное опьянением. Разумеется, он не верил в эту версию: ее присутствие, ее реальность были очевидны, но какой бы ни была причина, он разволновался, и последние два бокала шампанского подействовали на него больше, чем все прежние рюмки граппы и каньи. Поэтому он не попытался встать, только несколько раз помахал рукой, чтобы привлечь внимание маски. Он надеялся, что она узнает его, подойдет и сядет с ним.

Переводя взгляд с маски на Гауну, Пегораро сказал:

– Она его не видит.

– Не понимаю, как ей удается его не видеть, – отозвался Майдана.

– В самом деле, – согласился Пегораро. – Гауна так дергается, что при взгляде на него начинает кружиться голова.

Майдана серьезно объяснил:

– Вероятно, эта, у стойки, спутала его с человеком-невидимкой.

Не слыша их, Гауна спросил себя: а если это не она? Одурманенный, пьяный, он рассуждал почти как философ. Сначала он подумал, что это домино, эта полумаска, быть может, готовят ему разочарование. Потом в его тоскующем воображении забрезжил другой вариант, показавшийся ему оригинальным, хотя, наверное, и не был таковым: если убрать костюм и полумаску, от девушки двадцать седьмого года ничего не останется, ведь эти атрибуты были единственно конкретным его воспоминанием. Конечно, было еще очарование, но как ухватить нечто столь неясное и магическое? Он не знал, должна ли эта мысль утешать его или приводить в отчаяние.

Блондин придвинулся к девушке; лицо его то раздавалось, то сжималось, он смотрел на спутницу с восхищением; девушка тоже улыбалась, но, может быть из-за маски, ее выражение было двусмысленным. Или эта двусмысленность существовала лишь в его воображении? Блондин пригласил ее танцевать. Зала была огромной; требовалось много внимания, чтобы не терять танцующих из виду. Несмотря на овладевшее им уныние, Гауна не выпускал их из виду. Ему припомнился вечер в Лобосе, когда маленьким он следил за луной в облачном небе; в поселке строили мельницу, и он взобрался на еще недостроенную башню; игра заключалась в том, что он угадывал, когда луна выглянет из-за туч, конечно же, угадывал, радовался и чувствовал приятную уверенность, открывая в себе, как ему казалось, способность предвидеть будущее.

И сразу же он растерялся. Маска исчезла за медленно покачивающимися головами осла и ястреба – высокими, как большие каски. Гауна захотел встать, но побоялся упасть и выставить себя на смех среди стольких незнакомых людей. Чтобы взбодриться, он сделал еще несколько глотков.

– Я пойду за другой столик, – заявил он. – Мне надо поговорить с одной знакомой барышней.

Посыпались насмешки, которые он не расслышал – чтобы был поблизости, когда принесут счет; чтобы оставил им бумажник, – и все засмеялись, словно наблюдать, как он встает, было уже само по себе развлечение. На какое-то время он забыл о маске. Найти свободный столик было делом трудным и мучительным. Он уже не мог вернуться к парням, а сесть было некуда. Глубоко несчастный, он брел по залу и вдруг, не веря своим глазам, очутился перед пустым столиком. Он тут же упал на стул. Приятели видели его? Нет, отсюда он их не видит, значит, и они не видят его. Официант спросил его о чем-то; хотя он не расслышал слов, но угадал их и ответил, очень довольный:

– Шампанского.

Однако его злоключения еще не кончились. Он не хотел сидеть здесь один – они увидят меня одного, подумал он, какой позор, – но если он встанет, стол тут же займут. А если не отправится на поиски маски, быть может, потеряет ее навсегда.

L

По крайней мере, один человек из тех, кто был этой ночью в зале Арменонвиля, разделял чувства Гауны. Для него тоже совершалось чудо. Однако они расценивали происходящее совершенно по-разному. Гауна искал это чудо и, уже на границе отчаяния, наконец нашел его. Девушка в маске видела в случившемся не простое, хотя и чудесное, повторение своего прежнего душевного состояния; для нее это было страшное чудо. Но другое, более личное обстоятельство заслонило от нее страх, и происходившее казалось ей невероятным, жизненно важным и счастливым. В эту последнюю ночь удивительного приключения Гауна и девушка были как бы двумя актерами, которые, играя свои роли, перешли границы магического эпизода в драме и вступили в магический мир.

Когда, наконец, девушка в маске обнаружила Гауну за его отдаленным столиком – такого беззащитного, такого серьезного, обхватившего голову руками, – она помчалась к нему со всех ног. (Блондин остался один посреди толпы танцующих, которые толкали его со всех сторон, спрашивая себя, должен ли он ждать на месте, потому что ему сказали «сейчас вернусь»). Присутствие девушки в маске вывело Гауну из подавленности, нахлынувшей на него после последних бокалов, после блужданий в течение трех безумных дней и ночей; а что до нее, то она забыла об осторожности, забыла о намерении не пить и отдалась упоительному чувству – вновь казаться сказочной своему мужу. Эти слова свидетельствуют, что девушка в маске была Клара. Та, что явилась ему этой ночью, и та, что ослепила его в двадцать седьмом году.

Накануне – как вы понимаете, я говорю о тридцатом годе – Клару посетил во сне дон Серафин и сказал: «Третья ночь повторится. Береги Эмилио». Для Клары эти слова были окончательным и сверхъестественным подтверждением ее страхов – но отнюдь не их причиной. Если все в квартале знали, что Гауна