Книга Неудобные люди - Ярослав Жаворонков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Успокойтесь, – лениво говорит папа старшим детям. Те отворачиваются.
Везде она. На толстой картонке с картинками про самолет, жилетки и яркие стрелки – написано American Airlines. В рекламной штуке из кармашка – нарисованы длинные круглые батарейки и написано АА. Везде АА.
А-а-а!!!
Дима смотрит на родителей. Мама не оборачивается, тыкает в телефон. Отец встречается взглядом с взглядом Димы и ждет секунды. Это простой взгляд. Взгляд ничего.
Но всё же взгляд.
Дима сидит у окна. Мама – дальше. А потом – папа, а потом – проход. А потом – кто-то еще.
А. А. А.
Папа закрывает глаза и немного сползает.
Дима еще раз смотрит наружу. Недалеко стоит яркая фигура, стоит спиной. Дима припадает к стеклу. Фигура на горячем воздухе плывет. Горизонтально дрожит. Он узнает эту оранжевую кофту. Видел ее вчера. Анастасия Александровна?!
Она пришла с ним попрощаться. Проводить снова. Потому что одного раза не хватило. Потому что нельзя проводить достаточное количество раз. Потому что нельзя проводить до конца. Как нельзя до конца улететь. Дима это понимает. Сколько он понимает теперь! И сколько не понимает – того, о чем раньше даже не думал.
Он думает об Анастасии Александровне, как не думал раньше. Как? Глубже? Глубже. По-другому. Любил ее? Да. Но по-другому. Не как человека, а как… жизнь?
– Я не хочу, – говорит он.
– Что? – спрашивает мама. Ее потрясывает. Боится летать.
– Я не хочу! – Дима открывает ремень и вскакивает. – Выпустите меня. Я пойду! Там Анастасия Александровна!
Он знает, что должен идти. К ней, туда. Выйти из самолета, побежать, обнять. И остаться. Да пусть хоть даже в садике, лишь бы она приезжала.
Он протискивается мимо мамы.
Он решил.
– Да сядь ты, – толкает его мама.
Дима падает на сиденье и ударяется о стенку. Не сильно. Прижавшись к окну, смотрит на Анастасию Александровну. На ее яркую оранжевую кофту. Как огонь. Как она оборачивается к самолету щетинистым дряблым лицом старого рабочего. Как рабочий остается далеко, а потом исчезает. А потом самолет взлетает – легко, как сорванный ураганом домик. Как он приземляется через восемнадцать часов. И во время трясучего взлета и трясучей посадки мама тяжело дышит и сжимает его руку. Потом сразу отпускает.
* * *
Света толкнула дверь и вошла в палату задом, везя за собой кушетку.
– Так, давай перекладываться, нам с тобой на КТ ехать.
Мальчик не ответил.
– О, – Света посмотрела на кровать выписавшегося пару часов назад мужика. Молодец какой, прибрал, даже это советское хлопковое покрывало ровно постелил на желтый матрас. Иные такой срач устроят, что хоть палату сжигай, чтобы не отмывать. Повернулась к мальчику. – Давай, ласточка моя, просыпа…
Под весом ее тела кушетка уехала, и Света чуть не свалилась на пол. Потому что поняла, что мальчик перед ней не спал. Он смотрел на нее замороженными, заблокированными глазами, снизу вверх, не на нее даже, куда-то сквозь нее, не в глаза, а пониже, в щеку, Света чувствовала, как его взгляд прошел через кожу, подкожножировую клетчатку, мимические мышцы лица, жировой комок Биша, верхнечелюстную кость, твердую мозговую, паутинную и мягкую мозговые оболочки, серое и белое вещества головного мозга, желудочки, мозолистое тело, межполушарное пространство, внутреннюю и наружную пластины затылочной кости, сухожильный шлем, стены, крышу, вырвался в небо и прострелил собой облака. Бело-голубые глаза, матовые.
Взяв себя в руки, Света схватила запястье мальчика. Пульс был. И мальчик дышал, сейчас она это увидела. И услышала – стало очень тихо, было слышно только его очень медленное дыхание. А сама она, кажется, не дышала. Во всяком случае, воздуха в себе на тот момент она потом не вспомнит.
Несколько секунд она перекатывалась с ноги на ногу, держа руки перед собой, будто хотела что-то взять, – не знала, что делать, куда побежать в первую очередь, что крикнуть. ЭЙ! Она наклонилась над мальчиком, пытаясь вспомнить инструкции. МАША, НАДЯ! Открыла рот, проверила, не запал ли язык. СЮДА! Прижала его руки к туловищу и перевернула на бок. КТО-НИБУДЬ… И так как никто не пришел, не ворвался, не отшвырнул ее грубо и спасительно к стене с криком Я всё сделаю, я знаю как, Света выбежала в коридор и помчалась к кабинету врачей.
Впадая в кому, вот в эти несколько считаных секунд, пока отворялась закрытая сквозняком дверь и входила медсестра, Макс всё увидел и всё понял.
Ему показалось таким смешным, что медсестра с криком бежит по коридору, рассекая воздух, как ледокол – лед. И эти лица, лица обернувшихся к ней, в попурри из удивления и страха. Макс на всё это смотрел сверху и видел, как через пару секунд откроется дверь в кабинет врачей и медсестра снова закричит, а потом все побегут в палату, а потом носилки и реанимация. Видел, как в трех километрах отсюда мама смотрит телевизор, а бутылки водки в черном пакете, одна из них недопитая, забрасывают из бака в мусоровоз, и тот едет за город, к свалке, а больше водки не появится в этой квартире никогда, в отличие от старого дачного домика, у которого сидит не менее старый врач и попивает неразбавленную, и панама не спасает от солнца; скоро ему позвонят и скажут, что ограничатся выговором, можно выходить на работу, но на звонок ответит дочь врача, сидящая у его кушетки в пригородной больнице, пока он пытается оправиться от гипертонического криза. И мимо мусоровоза проезжают тягачи, в прицепах которых стоят кони и смиренно ютятся тигры, возвращаемые с гастролей. Какое-то время параллельно с ними движется грузовик с экспонатами известного и скандального художника, но он отправляется на склад, что после сегодняшней выгрузки не будут открывать много лет. В одной спецшколе пусто, только охранник валандается по первому этажу, а этажом выше воспитатель Марина Валентиновна складывает немногие свои вещи в два потрепанных пакета с заломами, чтобы с ними негнущимися ногами дойти до дома и уйти наконец на пенсию, не найти себе занятия по душе и умереть через полгода, как обычно, сидя перед стиральной машинкой, засмотревшись на ее шальные обороты, не дотерпев до рождения внучки. В одном аэропорту по очереди поднимаются в небо два самолета, их командиры экипажей мельком знакомы, но связывают их, скорее, не они, а некоторые пассажиры, впрочем, пятеро из них больше никогда не увидят шестого, но один из пятерых
