Книга Андрей Битов: Мираж сюжета - Максим Александрович Гуреев

пронзительные свистки электричек.

Думал:

На свете смерти нет:

Бессмертны все. Бессмертно всё. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком.

(«Жизнь, жизнь», 1965 год)

Арсений Тарковский умер 27 мая 1989 года.

1 июня он был похоронен на Переделкинском кладбище.

В это же время из Ленинграда в Переделкино Андрей перевез свою мать.

Ольге Алексеевне было 84 года.

Читаем у Битова: «После семидесяти, выйдя наконец на пенсию, мама стала очень решительной старушкой. Все-таки дитя своей эпохи, мыслила не иначе как в пятилетках. Когда ей стукнуло семьдесят пять, она гордо заявила, что теперь она самая старшая, потому что у нас в роду никто еще этот рубеж не переходил. К восьмидесятилетию она бросила курить, потому что, когда зачем-то полезла на стул, у нее закружилась голова, и это ее насторожило. И только тогда до меня дошло и восхитило: она опять поступила на работу.

Мама всегда гордилась тем, что она профессионал. Теперь ее профессией стала жизнь. Своим стареющим сыновьям она зарабатывала уже не на жизнь, а саму жизнь: способность прожить не меньше.

Как молодой специалист, она не избежала ошибок. Чем немощней она становилась, тем настойчивей отбывала срок. Никогда ничего не попросить и ни у кого не одалживаться – избыточная самостоятельность ее и подвела: каждый день ставя себе цель и неуклонно к ней стремясь, именно с нее она и начала падать, ломая то руку, то ногу, мужественно выкарабкиваясь и ломая снова.

Так ей исполнилось восемьдесят пять, и она взяла установку на девяносто. Но ее беспокоила нога. Точнее, один на ней палец. Сосуды, возраст… всё это пугало. Мама была нетранспортабельна».

По воспоминаниям гостей дома в Трудовом переулке, на всех собраниях непременно присутствовала Ольга Алексеевна, она лежала на специально для нее принесенном в столовую диване и принимала участие в разговорах. Хотя признавалась, что совершенно запуталась в женах, детях и друзьях сына.

Битов рассказывал, что, когда впервые привез мать в Переделкино и показал ей дом, она, всю жизнь проведшая в коммунальных квартирах, растерялась совершенно.

– Это все твое? – спросила она.

– Твое, – ответил сын.

В 1990 году Ольги Кедровой не стало.

«Помяни, Господи, усопшую рабу Твою Ольгу милостиво и прими ее в Царство Твое, где нет никакой печали, скорби или воздыхания», – возглашает священник и закрывает глаза.

…Монахову приснился странный сон.

Будто бы он хоронит бабушку своей жены.

Все происходило как-то слишком безэмоционально – «бабушку было, конечно, жаль, но бабушка была обречена, это было уже неизбежно, вопрос лишь когда… бабка, и так маленькая, совсем исчезла в гробу, который привез Монахов… Ночь она должна была простоять в церкви… Церковь стояла в уцелевшем московском переулке, пустом и тихом. Старые же, уцелели вокруг деревья» (А. Г. Битов).

Процедура совершалась по раз и навсегда установленным правилам: оформление, отпевание, кладбище на окраине города, рытье могилы, чтение главы 17 Требника о «последовании мертвенном мирских тел» про «изыдем и узрим во гробех, яко наги кости человек, червей снедь, и смрад, и познаем что богатство, доброта, крепость, благолепие».

…и наконец забрасывание гроба землей, глиной, песком во время которого в голову приходит мысль очевидная и даже в чем-то банальная: «после смерти человеку достается мир дерева – не так мало. Он наконец укоренен. Мир приходит к нему, чтобы он на него посмотрел. Дерево не может увидеть столько, сколько человек, но сколько человек видел дерево, столько и оно его видело» (А. Г. Битов).

Все начинается с того, что и саженец погружают в яму.

Засыпают его, утаптывают, и он начинает расти.

Растет десятки лет.

Весной зеленеет, осенью сбрасывает листву и цепенеет на зиму.

И так повторяется из года в год.

А заканчивается тем, что исполинское дерево, выгоревшее дупло которого забито бесформенными листами ржавой жести, спиливают под корень, потому что оно мешает прокладке асфальтовой дороги на платформу Мичуринец Киевского направления.

На самом деле смерть бабки и ее похороны, о которых идет речь в повести «Вкус», не являлись сном Монахова, но были явью его жизни, выстроенной автором. Именно выстроенной, а не придуманной, потому что сочинитель и был самим Монаховым, а переделкинская жизнь персонажа была проекцией непридуманной жизни автора в писательском поселке на Сетуни.

Невольно все происходило как в неснятом фильме Битова – на словах песни «как у нас, голова бесшабашная» человек просыпался, садился на кровати, и оставался довольно долго неподвижен, завернувшись в одеяло. Затем все-таки поднимался и, не снимая с себя одеяло, проходил в комнату, где включал свет. Подходил к письменному столу, на котором были разбросаны фотографии и тетради. Брал одну из них и записывал, что совсем недавно ему приснилась его умершая мать, которая стояла между корней спиленного дерева со свечой в руке и сообщала ему час его рождения.

Пока он записывал свой сон, одеяло постепенно сползало с него, падало на пол, и человек оказывался в нелепой и безразмерной пижаме.

А с улицы доносился лай собак и далекий гул проносящихся мимо дачного поселка поездов дальнего следования.

Потом Битов выходил из дома и шел к тому месту, где между Переделкиным и Мичуринцем росла громадная липа, в корнях которой в увиденном недавно сновидении стояла его мать.

Матери не было в живых, а дерево стояло, потому что еще не пришел его черед.

«О дне же том, или часе, никто не знает, ни Ангелы небесные, ни Сын, но только Отец. Смотрите, бодрствуйте, молитесь, ибо не знаете, когда наступит это время», – сказано у Святого Евангелиста Марка.

Битов оглянулся и посмотрел вверх – там увидел самого себя несколько лет назад.

«Все еще живы», – подумал он.

* * *

1979 год.

По набережной имени адмирала Степана Осиповича Макарова идет Битов.

В руках он держит портфель, в котором лежит первый экземпляр романа «Пушкинский дом».

Подходя к дому № 4, Битов постепенно замедляет шаги, а когда до подъезда остается буквально несколько метров, то останавливается совсем. Окидывает взором фронтон здания и стоящих на нем Меркурия, Нептуна и Цереру, задумывается над тем, что сейчас рукопись романа будет сдана в архив, ей будет присвоен номер, и она навечно упокоится в специальной коробке-реликварии.

Тут же вспоминается дедов стол-реликварий, в котором хранятся фотографии и семейные письма.

Роман-реликварий.

Роман-прострация.

Роман-мираж.

Роман-престиж.

Роман-иллюзия.