Книга Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

необходимого уровня демократизации, он окажется в изоляции[776].

Их разговор был бодряще откровенным и помог разрядить обстановку. Но на своей пресс-конференции Миттеран и Коль скрыли свои разногласия и подчеркнули области согласия. Канцлер продолжал подчеркивать свою приверженность франко-германскому тандему и Европе, повторяя линию Аденауэра о немецком и европейском единстве. Он сказал, что согласен с Миттераном в том, что сейчас важно двигаться вперед по пути Сообщества, предлагая при этом восточноевропейским соседям какой-то взгляд на будущее. «Термин “Конфедерация”, – сказал он, – имеет отношение к этому событию, в то время как он не относится к ситуации внутри Германии»[777].

Таким образом, Коль обещал Миттерану поддержку его гибкой концепции в отношении СССР и его бывших сателлитов, в то же время абсолютно ясно дав понять, что она неприменима к германскому вопросу. Теперь, готовый и дальше проводить свою Дойчландполитик, он был доволен, по крайней мере, на данный момент, тем, что тема Конфедерации остается в игре в отношении Восточной Европы, – хотя бы для того, чтобы умилостивить Миттерана.

После Лаче Миттеран начал опрашивать ключевые государства Восточной и Центральной Европы об их отношении к идее Конфедерации. Беседуя с лидерами Венгрии, он объяснил, что ЕС не может «неограниченно расширяться на все страны», и поэтому предложил Конфедерацию как еще один вид «органической связи с Западной Европой». Венгры отреагировали на это положительно, как позже и чехословаки[778].

Но в течение следующих нескольких недель условия обсуждения этой темы коренным образом изменились, как только Коль ввел немецкий валютный союз[779], начался процесс 2+4, и СБСЕ превратилось просто в штампик для ратификации итогов происшедшего[780]. С учетом прогнозируемых для сторонников ХДС результатов предстоявших выборов в ГДР путь к объединению Германии на условиях Коля стал, по сути, свершившимся фактом.

Тем временем стало очевидно, что организацией, обеспечивающей порядок в области безопасности вокруг Германии, не будет СБСЕ, не говоря уже о смутной мечте Миттерана о Конфедерации. Хотя Москва продолжала настаивать на том, что объединенная Германия должна быть нейтральной, конференция министров иностранных дел НАТО и Варшавского договора по «открытому небу» в Оттаве в середине февраля продемонстрировала единодушие западных союзников в том, что новая Германия должна остаться в НАТО[781]. Примечательно, что восточноевропейцы, отчасти из-за их собственных исторических страхов, были в равной степени увлечены идеей о том, что НАТО будет связывать Германию. В противном случае, как предупредил министр иностранных дел Польши Кшиштоф Скубишевский в Оттаве, немецкая нация может стать «державой или сверхдержавой на европейской арене»[782]. Дипломатия объединения и сохранение НАТО оказались факторами игры более высокого порядка, чем спекулятивные проекты новой общеевропейской архитектуры безопасности.

Эти более широкие события в первые недели 1990 г. в значительной степени ослабили паруса Миттерана, но он все еще продолжал развивать идею Конфедерации, когда встретился с Колем за ужином 15 февраля[783]. Очевидный распад Варшавского договора – оба согласились, что ОВД становится «фикцией», – позволил Миттерану повторить свои аргументы. Настаивая на том, что дальнейшая интеграция ЕС-12 должна быть ускорена, он отметил, что это приведет к тому, что государства, сходящие с советской орбиты, будут чувствовать себя все более маленькими и обездоленными. Это был бы «опасный путь», если вдруг некоторые государства ЕС вознамерятся создать свои региональные союзы – например, если бы итальянцы «захотели бы создать федерацию с Югославией, Австрией и Венгрией». Таким образом, Конфедерация предотвратила бы эту опасность, предоставив свободный зонтик с небольшим количеством фиксированных обязательств[784].

Коль не стал возражать против всего этого, но сказал – вполне в духе своего консервативного подхода, – что действительно важно связать вопрос о будущих кандидатах с «существующими институтами». В любом случае, он рассматривал процесс объединения как тесно вплетенный в процесс интеграции самого ЕС, и таким образом Германия будет ключевым фактором, определяющим дела ЕС. Отступая, Миттеран напомнил Колю, что Геншер предложил, чтобы СБСЕ занялось вопросом объединения Германии и действительно всеми другими вопросами, которые они обсуждали за ужином. Ответ Коля был резким: в Бонне внешнюю политику определяет канцлер, а не министр иностранных дел. Роль СБСЕ заключается просто в том, чтобы выразить свое согласие с выводами 2+4[785].

К концу ужина стали очевидны две вещи. Итоги саммита СБСЕ в ноябре 1990 г. и идея Конфедерации оставались в международной повестке дня, когда речь идет о будущем Европы в целом. Но также было ясно, что ускоренное стремление Германии к объединению отнюдь не препятствовало углублению ЕС, а фактически продвигало весь этот процесс вперед. С этим согласились и Коль, и Миттеран. Тем не менее, что именно означало бы более тесное объединение ЕС, теперь еще предстояло выяснить. Поскольку Коль склонялся к политическому решению, а Миттеран был зациклен на валютном союзе, они решительно не сходились во взглядах. И их разногласия должны были быть разрешены на фоне сохраняющихся опасений Франции по поводу объединения Германии.

Валютный союз был центральной чертой relance européenne, т.е. «возрождения Европы», провозглашенного председателем Европейской комиссии с 1985 г. Жаком Делором. Франция была особенно заинтересована в этом, поскольку опасалась растущего доминирования западногерманской экономики и Бундесбанка в рамках европейской валютной системы, существовавшей с 1979 г. Формальный экономический и валютный союз стал бы способом использовать силу немецкой валюты и экономики и обезвредить то, что французы назвали «атомной бомбой»[786] дойчмарки. Геншер, отражая экономический либерализм своей СВДП, приветствовал идею ЭВС, в то время как министр финансов ХДС Герхард Штольтенберг и другие сторонники ценовой стабильности, низкой инфляции и социальной рыночной экономики выдвигали свои оговорки. Коль сначала склонялся к мнению Штольтенберга, но затем поддержал Геншера и Делора в создании так называемого Комитета Делора на Совете ЕС в Ганновере в июне 1988 г.[787]

Этому комитету «мудрецов», возглавляемому самим председателем Комиссии, было поручено наметить возможные пути к валютному союзу. Ключевым членом был Отто Пёль, президент Бундесбанка. Скептически настроенный к проекту с самого начала, он опасался потери автономии Бундесбанка и беспокоился о преобладании в комитете «латинского» кейнсианства, которое может возобладать над укоренившейся западногерманской приверженностью монетарной стабильности. Коль стремился убедить Пёля в том, что политика должна иметь приоритет над экономикой, утверждая, что франко-германские отношения «выходят за рамки экономических». Он также отметил, что Австрия и страны Северной Европы, несомненно, вскоре подадут заявки на вступление в ЕС, тем самым подтвердив точку зрения Бонна на экономические императивы[788].

Однако на более глубоком уровне у самого канцлера были сомнения относительно пути к ЭВС. Он рассматривал валютный союз как конечный результат, а не как отправную точку. Что должно было быть достигнуто в первую очередь, так это экономическая конвергенция между экономиками ЕС, и это будет длительный процесс, обусловленный открытием рынков и полной либерализацией движения капиталов. Его мнение разделяли также англичане, датчане и