Книга По древним тропам - Хизмет Миталипович Абдуллин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мы заметили, что мать Анфисы и теперь не вышла к нам, видимо, уклонялась от встречи. Позже мы узнали, что она была против наших посещений, вообще против необычного знакомства дочери, наверное, материнское сердце что-то чуяло и пыталось сопротивляться… Однако из-за радушия Прова Афанасьевича мы ни о чем таком не подозревали. Втроем с Анфисой мы уселись на уже известные нам дрожки, запряженные серым жеребцом, и направились в ту часть Харбина, которую называли «Татарской слободкой».
Да, здесь, в Харбине, находилась, оказывается, целая колония татар, и подруга Анфисы тоже была татаркой. Отец ее, как и Пров Афанасьевич, был купцом, постоянно разъезжал по соседним городам, случалось, отправлялся и в другие страны, скупая и продавая кожу. Дом, в который мы попали, включая и обстановку, и внутреннее убранство, не отличался от местных русских домов, так что Леонид шепнул мне, что хозяева его, наверное, татары крещеные. Однако хозяева и большинство гостей помнили свой язык и, когда Анфиса нас знакомила, ко мне обращались — кто по-русски, кто по-татарски.
Мы расселись за длинным столом. Компания собралась большая, шумная, молодая, но я вскоре почувствовал себя тут одиноким, лишним. Такое же ощущение возникло, наверное, и у Леонида. Но он сидел рядом с Анфисой, это искупало все остальное. То и дело он наклонялся, шептал ей что-то в розовое ушко, и оба смеялись. У них, помимо общего, застольного разговора, велась своя беседа, понятная им двоим, и в этой беседе, помимо слов, участвовали взгляды, легкие, как бы нечаянные прикосновения, неприметные знаки внимания и взаимной заботы… Я замечал все. И заметил, какими глазами смотрела она на Леонида, когда тот, перехватив у какого-то парня гармонь, играл «Славное море, священный Байкал»… Чего бы я не отдал, чтобы и на меня так смотрели? А в руках Леонида гармонь уже сменилась гитарой, он аккомпанировал другим и сам спел несколько задушевных старинных романсов. Анфиса не отрывала, от него восторженных глаз.
Но — о мой честный, мой благородный друг!.. Заметив, должно быть, мое незавидное положение, он ударил по струнам и заиграл «цыганочку». Он давал мне шанс блеснуть перед Анфисой, он щедро дарил мне возможность обратить на себя ее взгляды, которые теперь предназначались ему одному!.. Он даже кивнул мне: а ну, мол, вставай, да не ударь лицом в грязь! Но не знаю, что со мной случилось: я вышел на середину комнаты, вяло прошелся по кругу деревянными, чужими ногами и вернулся на прежнее место, проклиная себя за робость.
Правда, все сделали вид, что не заметили мою неловкость, мне кричали «браво», и Анфиса, как и несколько дней назад, поцеловала нас в щеки — сначала меня, потом, чуть смутясь, Леонида… Но вечер для меня был окончательно испорчен.
Молодые люди приглашали девушек, танцевали, кружились по комнате, выделывая замысловатые па, каких я и видом не видывал. И все так свободно, легко, с таким изяществом, что тут ощущалась многолетняя выучка. Да и танцы были разные, даже названия иных я слышал впервые… «Э, — думалось мне, — куда уж мне тягаться! Небось они все последние четыре года только и знали, что брать уроки у танцмейстеров… — И вспоминал о Монголии. — Ничего, — думал я, — мы еще наверстаем, а вот вы…»
В промежутках между танцами мужчины спорили о недавних скачках, обсуждали, кто победит на ближайших бегах, девушки тоже болтали о всяких пустяках, и каждая кичилась успехами и богатством своих родителей… Все это было для меня нелепо, да и Анфисе, показалось мне, скучно здесь. Леонид, стоя в углу с каким-то юношей в старомодном сюртуке, с усмешкой слушал, как тот повторял:
— Мы единственные истинные дворяне на весь Харбин…
Я направился к Леониду — напомнить, что нам пора, но меня остановил молодой человек с красивым, холеным лицом и надменно-тонкими губами.
— Говорят, у вас в Советской России на всех языках читают одного Максима Горького? — спросил он, мешая татарские и казахские слова.
— А у вас? — спросил я, стараясь сдержаться.
— А у нас можно читать все!..
— Тогда вам, наверное, хорошо известны стихи Абдуллы Тукая или Мажита Гафури?..
Мой собеседник замялся.
— Или вы не слышали этих имен?..
— Мой отец знает и Гафури, и Тукая, но говорит, что эти босяки не поэты, а красные агитаторы… Зато я читал стихи господина Хади Тахташа…
Я не стал спорить, боясь наговорить лишнего, все-таки мы были в гостях… Но когда мы втроем собрались уходить, Рафик — его так, помнится, звали — спросил у меня, холодно улыбаясь:
— Вы, вероятно, вскоре отправляетесь домой?..
Я ответил ему строкой из Тукая:
— «Наш путь — домой. А ваша где дорога?..»
Потом я пожалел, что ответил так резко. Но в ту минуту я был слишком зол…
На обратном пути Анфиса заставляла меня перевести целиком стихотворение Тукая, которое мне пришло на память в споре. Кое-как я справился с этим делом, не без помощи Леонида и самой Анфисы, — они помогли мне подобрать нужные слова. Ей особенно понравилось то место, где поэт с гневными упреками обращается к своим сородичам, бежавшим после революции в Турцию — спасать капиталы… Она попросила меня повторить эти строфы раза три. Потом смолкла. И пока мы ехали по пустынным в этот час улицам Харбина, она не проронила ни слова и сидела притихнув, присмирев, безвольно уронив руки на колени, уйдя в себя…
Нам оставалась еще добрая половина дороги, когда она вдруг встрепенулась, отобрала у меня вожжи и резко приказала:
— Слезайте, дальше поеду я одна.
Растерянные, не зная, то ли обижаться, то ли снисходительно перенести ее каприз, обратив его в шутку, мы соскочили на мостовую. Она не повернула к нам головы, даже не взглянула на нас. Теперь она сидела в дрожках прямо, чересчур прямо, гордо откинув голову назад, отчужденная, даже враждебная… Что случилось?.. Мы оба ничего не понимали.
Она с силой тряхнула вожжами, дрожки рванулись вперед. Но, не отъехав и полсотни шагов, снова остановилась. Мы переглянулись, Леонид первым направился к Анфисе.
Все так же прямо, не сгибая шеи, сидела она, глядя перед собой, — и плакала.
— Возьмите меня с собой, — сказала она тихо. — Увезите… Что хотите сделайте, только не оставляйте. Я не могу здесь больше…
В голосе ее слышались мольба, тоска, отчаяние — все сразу. Леонид бережно взял ее за руку, Анфиса покорно выпустила вожжи. Не помню, что мы с моим другом говорили в тот момент, — все произошло так внезапно…
— Я знаю, скоро вас тут не будет, — продолжала она. — Вы пришли — и вернетесь
