Книга Без воды - Теа Обрехт

Конечно, далеко не все ее дни тогда были наполнены счастьем. Если ее всегда огорчало, когда Эммет уезжал из дома, то еще тяжелей ей было смотреть на мужа после его возвращения, после того как она провела несколько недель в обществе Харлана. Ее душа была исполнена ужаса из-за собственного «предательства»; она теряла аппетит; она жестоко спорила с мужем по любому поводу. Но Эммет, считая это реакцией на его долгое отсутствие, воспринимал ее выходки с удивительным терпением.

Наибольший упрек, какой он себе позволил за все время, – сравнить свой приезд домой с возвращением в змеиное гнездо. Но и тогда он ухитрился эту, по сути дела, жалобу превратить в шутку. «Приходится очень осторожно ноги ставить», – только и сказал он, подходя к жене на цыпочках.

Она тогда рассмеялась, хотя ей очень хотелось сказать: «А ты попробуй еще и дышать вполсилы».

Ибо именно такое ощущение возникало у нее, когда она чувствовала, как сильно ее тянет вырваться из привычной спокойной рутины навстречу некой возможности, некому повороту событий, который, казалось, неизбежно унесет ее и Харлана на самый край опасной пропасти. В любой миг Харлан мог открыть ей свои чувства и изменить все на свете. Подобная возможность в то время помогла ей выжить – отвлекла от непрерывных мыслей о гибели Ивлин, научила сдерживаться, воспитывая мятежных сыновей, заставила не думать о том, что она, возможно, застрянет здесь до тех пор, пока Эммет либо потерпит неудачу, либо окажется победителем, а это может случиться и сегодня, и через неделю, и через двадцать лет, когда ее песенка будет уже спета и она станет старухой.

Но человек вполне способен привыкнуть обходиться и без чего-то существенного. Смогли же бесчисленные здешние авантюристы, значит, и она должна смочь. Сколько бы ни пришлось это терпеть – шесть недель или шесть месяцев. Иногда, правда, приходилось терпеть и год, в течение которого единственной передышкой могла послужить какая-нибудь шумная вечеринка, когда толпа гостей буквально выталкивала ее и Харлана в какой-нибудь тихий уголок, где они и продолжали разговор, прерванный несколько месяцев назад, однако запомнившийся обоим до последнего слова. Каждое из таких свиданий Нора хранила в памяти и постоянно пересчитывала каждое их мгновение, и мгновения эти, выбравшись из своего уголка памяти, охотно исполняли перед ней свой возбуждающий танец. Так проходил год за годом, лето сменялось зимой, а время для них обоих по-прежнему было наполнено встречами и расставаниями.

А затем наступила зима 1889-го – опустошающая души, насквозь промочившая землю своими ливнями. Та зима с легкостью съедала целиком горные склоны, хороня под оползнями целые ранчо и безжалостно глотая тех бедняков, что еще надеялись выпросить у полностью выработанных месторождений хотя бы крупицу драгоценной руды; и все это выглядело настолько катастрофично, что Нора начинала думать, нет ли в этих явлениях природы чего-то библейского. Если мне удастся все это пережить, загадала она, то Харлан вернется, оставив свое последнее место работы в Техасе, а Эммет уедет в Денвер, на ежегодную встречу газетчиков.

Однако в середине марта Харлан вернулся не один, а вместе с какой-то женщиной, которую городские сплетники быстро возвели в ранг миссис Харлан Белл. Вокруг нее клубились самые дикие слухи: ее считали верной последовательницей конфедератов, вдовой какого-то desperado, на которой Харлан был вынужден жениться, и одной из наследниц лесозаготовительной компании «Блеквуд». Ни одному из этих слухов Нора, естественно, не поверила. На эту женщину было достаточно взглянуть, чтобы понять о ней все: она была худенькой блондинкой с хрупкими птичьими косточками, но никакое «атлантическое происхождение» не способно было скрыть ее физиономию типичной провинциалки; глядя на ее крепкие мощные челюсти, можно было запросто подумать, что она съедает по сто квадратных футов сыромятной кожи в день. Ее согласные звуки падали твердо, как камни, практически не оставляя сомнений в том, что ее далекие предки участвовали в разграблении Рима. Харлан, похоже, познакомился с ней в Техасе, когда она пребывала в крайне бедственном положении, официально на ней женился и ухитрился все это скрывать до тех пор, пока она под стук колес своей маленькой черной двуколки не явилась следом за ним в Амарго и не остановилась в гостинице «Битер Рут», записавшись в книге постояльцев как Эмма Кониг-Белл.

Те немногочисленные факты, что стали известны о ней в последующие недели, были старательно сфабрикованы ее новой, «прирученной», подружкой Сарой Райт, этакой девицей-кремешком, чья дневная немногословность являла собой резкий контраст по сравнению с ее же вечерней болтливостью, которая неизменно возникала после одного-двух стаканчиков виски. Миссис Эмма Кониг-Белл была родом из Миннесоты и в Техасе оказалась проездом. Ей Амарго, «этот жалкий шахтерский поселок», нравился лишь чуть больше, чем та дыра, где она познакомилась с мистером Харланом. В подол одного из ее платьев был вшит драгоценный камень размером чуть ли не с человеческую голову. Она дважды в день пила свекольный эликсир. Она всегда стремилась выйти замуж за правильного парня из правоохранительных органов. Жить она была намерена в «Битер Рут» до тех пор, пока ее новоиспеченный супруг не приведет свое жилище в порядок и не создаст в нем условия, достойные такой утонченной особы, как миссис Кониг-Белл.

У городских дам сразу же возникло несколько предположений относительно того, к какому типу женщин относится эта особа, предпочитая жить в гостинице, а не в своем собственном доме. Нора же сразу решила быть выше столь жестоких оценок – но чувствовала, что в душе ее словно сломалось нечто хрупкое. Она так долго прожила, никак не называя то, что было между ней и Харланом – и что теперь, похоже, совсем умерло, – что и последствиям этого названия дать не сумела. А будучи не в состоянии дать этому имя, она не сумела и выкорчевать это из своей души.

Вечерами за обеденным столом она болтала ложкой в тарелке, с трудом заставляя себя проглотить хотя бы самое жалкое количество пищи. А по ночам то и дело просыпалась от неясных тревожных снов, уверенная, что ее дом ограблен.

Прошло уже больше года, когда Харлан вновь к ней приехал – она считала (не то чтобы ей это было так уж важно, но она все-таки считала): с ноября по март она еще пребывала в уверенности, что все в порядке, тогда как Харлан в Техасе сломя голову ринулся в любовные приключения; затем с марта по май был период полного изумления, когда во время весеннего праздника она впервые пожала гладкую тонкую руку миссис Эммы Кониг-Белл; следующие четыре месяца до конца августа показались ей мучительно долгими, прямо-таки нескончаемыми; и, наконец, три месяца осени по ноябрь включительно – а ведь когда-то осень была их любимым временем года – она провела по большому счету в обществе Тоби. Эммет все это время был в Денвере. А новоиспеченная миссис Белл, как оказалось, поехала в Миннесоту навестить родственников.

Когда приехал Харлан, Нора вышла на крыльцо и заговорила с ним весьма ласково – во всяком случае, ей казалось, что это так, – все пытаясь заметить в нем некие значительные перемены, вызванные супружеской жизнью. Выглядел он, пожалуй, несколько выдохшимся. Впрочем, так должен был бы выглядеть любой дурак, у которого хватило ума жениться на немке. Он исхудал, что весьма красноречиво свидетельствовало об умении этой женщины готовить, а точнее, о полном отсутствии оного, да и какую, собственно, еду можно приготовить, если живешь в тесном, оклеенном обоями номере гостиницы? Все время их разговора Харлан так и оставался в седле и мямлил что-то невразумительное насчет погоды и урожая, а также своих неудачных попыток заняться столярным делом; еще он сообщил Норе о переговорах, которые в последнее время вел с мистером Меррионом Крейсом, который неожиданно оказался человеком вполне воспитанным и весьма одобрительно отнесся к желанию Харлана занять место шерифа – хотя, по словам Харлана, было довольно трудно понять, когда мистер Крейс говорит искренне, а когда исключительно из вежливости.