Книга Русский с «Титаника» - Владимир Лещенко

– Ни с места! – орал он. – Пропустите меня! Пропустите!

За спиной усача неожиданно появился замурзанный кочегар и ловко перехватил руку наглеца.

Миг, и, блеснув в лучах палубных фонарей, пистолет полетел за борт.

– Надо бы и тебя следом выкинуть! – пнул моряк в спину оторопевшего пассажира. – Да зачем, сам потонешь чуть погодя…

– Убирайтесь вон! – рявкнул Питман, поднимая револьвер. – Очистить палубу!

Выстрелы привлекли внимание нескольких пассажиров, находившихся на левой стороне палубы. Хватая людей за руки и за ноги, они вытаскивали мужчин из шлюпки. Опять начали садиться женщины и дети. С двумя маленькими детишками на руках прибежал знакомый Ростовцеву работник камбуза. Должно быть, взял двух детишек в третьем классе, может, даже сказав родителям, что послан спасти детей…

– Садитесь, папаша, – бросил ему Питман, не узнав.

Юрий лишь покачал головой. Еще раз посчитал количество стоявших впереди. Прикинул число оставшихся шлюпок. И грустно вздохнул. Неподалеку столпились стюарды, тоже ждавшие своей очереди на погрузку, и судя по невеселым физиономиям они тоже сделали эти нехитрые подсчеты. Юрий отметил спокойный взгляд Макартура и напряженное лицо Витольда. Тот вдруг разразился бранью на русском и польском. До Ростовцева донеслось: «Бога… в мать… в крест…пся крев…» Юрий опять вздохнул – что толку проклинать хоть небеса, хоть судьбу, если ничего не изменить?

* * *

Лиз в какой-то момент поняла, что заблудилась.

Лабиринт коридоров, вестибюлей и трапов, казалось, не имел конца. Ей приходилось то и дело возвращаться назад. А коридор все наклонялся, и ноги в модных туфлях все чаще скользили. Она несколько раз чуть не упала.

Девушка была готова завыть от отчаяния! Она не только не спасла больше никого, самой бы не пропасть.

Свернув за угол, Элизабет остановилась. Перед двустворчатыми дверями растерянно переминались с ноги на ногу три девушки.

Должно быть, заблудились или просто растерялись и не знают, что делать.

Одна одетая в черную юбку и зеленый непромокаемый плащ. Вторая облачилась в серое пальто с беличьим воротником, накинутым, однако, на простое штопанное коричневое платье и по дурацки смотревшуюся розовую шляпку. На обеих, как отчего-то отметила Элизабет, одинаковые ботинки – высокие, желтые, со шнуровкой и туповатыми носами, на красных каблуках. Возможно, они купили их в одном магазине, отправляясь в дорогу? Третья… Вот третья выглядела необычно, особенно для пассажирки третьего класса. Невысокая, от силы четыре фута шесть дюймов, лет четырнадцати-пятнадцати на вид, с золотистыми волосами и при этом очень темной кожей. Да и отделанное кружевами платье и тонкая шаль не очень подходили пассажирке третьего класса. С тонкого лица с благородными чертами смотрели широко распахнутые голубые глаза, полные страха.

Лиз мельком подумала, что девчонка похожа на мулатку или квартеронку, причем на ту, что родилась от цветного отца и белой матери. Редкая птица. Подумала и забыла, какая разница сейчас, кто там чей папаша?[43]

– Сестрички, чего ждем?! – нарочито весело осведомилась она. – А ну, за мной!

В несколько секунд ключами стюарда она распахнула двери, за которыми оказалась лестница, ведущая наверх.

«Сестрички» встрепенувшись, поминутно взвизгивая. Впереди бежала мулатка, быстро переставляя ножки в смешных войлочных тапочках.

Здесь и там слышался звон разбитого фарфора и стекла.

Но вот журналистка почувствовал дуновение свежего воздуха. Кажется, они добралась до верхней палубы.

– Ну, малышки, мы победили! – начала она. – Еще поднажать…

Но тут бурный ледяной поток, вырвавшийся из сломавшейся под его напором двери, сбил ее с ног и отбросил обратно к аварийному трапу, за перила которого она еле успела ухватиться. Напор воды был настолько сильным, что девушке не удавалось поставить ноги на трап. Вода бурлила вокруг, обжигая и давя, хлеща пеной в лицо.

Вот наконец она нащупала ступеньку – и в этот миг вода накрыла ее с головой. До нее еще долетел крик спутниц, а затем поток швырнул ее вниз, и удар по голове погасил сознание…

* * *

– Затоплены отсеки с первого по восьмой. Вода поступает в девятый отсек.

– Машинной команде – наверх! – распорядился капитан.

И добавил:

– Спаси вас Господь!

А затем медленно, по стариковски шаркая, направился к себе в каюту. Последней его внятной мыслью была та, что все ж он правильно сделал, не взяв в рейс Бена.

* * *

С правого борта донесся шум борьбы, проклятья на полудюжине языков, матросская брань, а затем ударили два револьверных выстрела.

– Пошли прочь, мерзавцы!!

Ростовцев обернулся. Мэрдок, размахивая оружием, наступал на толпу вопивших мужчин возле складных шлюпок. Подоспевшие матросы при помощи нескольких пассажиров расчистили дорогу сгрудившимся у надстройки женщинам из третьего класса.

И, глядя на то, как ее спускали на воду, Юрий вдруг понял – это последняя…

Весь низ с кортами, турецкими банями и прочей роскошью уже ушел под воду. А с ним и Монпелье – вряд ли в этой суматохе его вытащили…

«Утоп, как мышь в ведре!» – злорадно усмехнулся Ростовцев. И пожал плечами.

«А что, тебя самого ждет другая судьба?»

Да – и его, и всех оставшихся, если не произойдет чудо…

Стряпчий обвел взглядом толпящийся на палубе народ.

– Где мой муж?! – выкрикивала женщина в разодранном платье и модной шляпке. – Где мой муж?! Где мой муж?!

Разрыдавшись, она опустилась на доски палубы.

У надстройки лежал, крича от боли, почти голый кочегар. Он обварился струей пара из лопнувшей трубы. Товарищи вытащили его наверх, и он лежал здесь окровавленный, забытый и покинутый всеми, моля о смерти.

– Спасите меня! Спасите! – кричал молодой джентльмен, протягивая руки к окружающим.

– Сейчас только Господь Бог может нас спасти, – ответил ему пробегавший мимо матрос.

Плакали дети и взрослые мужчины, молились женщины, жалобно подвывали собаки, которых так никто и не удосужился выпустить из клеток…

Он увидел супругов Штраус. Те сидели бок о бок в шезлонгах, держась за руки. Они хотели умереть вместе, как и жили. Испуганная маленькая девочка всхлипывала, звала маму. Мальчики, которым не хватило места на шлюпках, храбрились и даже улыбались. Они уже взрослые и им не годиться плакать.