Книга Спиноза - Петр Люкимсон

Смысл ответа однозначен: Спиноза готов признать Иисуса в качестве одного из великих духовных и моральных учителей человечества, но ему «неизвестно, что хотят сказать» те, кто утверждает, что Бог может принять человеческую природу, а следовательно, он никак не может считать себя христианином.

Это — ответ тем биографам, которые вслед за Лукасом утверждали, что Спиноза был «христианином в душе» и что главные положения его философии совпадают с догмами Нового Завета. Спиноза, безусловно, перестал быть религиозным евреем, но, как видим, это отнюдь не означало, что он стал христианином — ни в духовном, ни в каком-либо другом смысле этого слова.

В ответном письме Ольденбург не скрывает, что он разочарован словами Спинозы. Для него, как для верующего христианина, трудно понять, как можно не верить, что «единородный сын Божий, логос, который был Богом и у Бога, явил себя в человеческой природе и своими страданиями и смертью уплатил за нас, грешников, выкуп — цену искупления».

«Я очень хотел бы узнать от Вас, что следует сказать обо всем этом, чтобы не поколебать истинности Евангелия и христианской религии, к которой, как мне кажется, Вы относитесь благожелательно»[231], — прибавляет Ольденбург.

В этом же письме он добавляет, что еще одно из главных обвинений, которые бросают в адрес Спинозы, — это детерминизм или даже фатализм, утверждения, что «все направляется определенной, твердой рукой по определенному, неизбежному пути»[232].

Спиноза, надо заметить, находит объяснение, которое, с одной стороны, полностью лежит в рамках рациональной философии, а с другой — не колеблет истинности рассказа Евангелия. Он обращает внимание Ольденбурга на то, что воскресший Христос явился не сенату, не Понтию Пилату или кому-то из тех, кто не верил в него или его миссию, а именно тем, кто верил в него как в Мессию. Таким образом, констатирует он, «это явление Христа вполне аналогично тому явлению бога Аврааму, когда Авраам увидел трех людей, которых он пригласил закусить с собой».

И далее:

«Но Вы скажете: «Все апостолы безусловно верили в то, что Христос воскрес из мертвых и действительно вознесся на небо». Я не отрицаю этого. Ведь и Авраам тоже верил, что Бог вкушал у него пищу, и все израильтяне верили, что Бог спустился с неба на гору Синай, окруженный пламенем, и непосредственно говорил с ними. Но все это и многое другое в том же роде — лишь видения и откровения, приноровленные к пониманию и мнениям тех людей, которым Бог хотел открыть свою мысль (mens) посредством этих видений. Поэтому я заключаю, что воскресение Христа из мертвых было в действительности духовным и было открыто одним лишь верующим сообразно с их пониманием»[233].

Итак, Спиноза настаивает на том, что рассказ о воскресении Иисуса Христа следует понимать не в прямом, физическом, а в духовном смысле. Он был, разумеется, далеко не первым и не последним, кто высказывал подобную идею, впоследствии отразившуюся через многогранное преломление в замечательных стихах Андрея Вознесенского:

Не понимать стихи — не грех. «Еще бы, — говорю, — еще бы»… Христос не воскресал для всех — Он воскресал для посвященных[234].

Эта полемика продолжалась вплоть до февраля 1676 года, а может быть, и дольше, но мы этого попросту не знаем. Ольденбург в итоге так и не принял доводов Спинозы о том, что воскресение и погребение Христа следует воспринимать исключительно в аллегорическом смысле. Он пытался приводить все новые и новые доводы, но Спиноза с легкостью отбивал их, доказывая, что он является самым искусным интеллектуальным фехтовальщиком своей эпохи. На евангельскую историю он смотрел так же, как на истории Ветхого Завета — холодными глазами рационалиста.

«…страдания, смерть и погребение Христа я вместе с Вами принимаю в буквальном смысле, воскресение же его — в аллегорическом, — вновь и вновь втолковывал он. — Правда, я признаю, что и о воскресении евангелисты рассказывают с такими подробностями, что мы не можем отрицать того, что сами они верили как в то, что тело Христа воскресло и поднялось на небо, чтобы воссесть справа от Бога, так и в то, что все это могли бы видеть также и неверующие, если бы таковые присутствовали в тех самых местах, где Христос явился своим ученикам. Однако во всем этом они без ущерба для евангельского учения могли обманываться, как это случалось и с другими пророками, примеры чего я дал в предыдущем письме. Павел же, которому тоже Христос явился впоследствии, хвалится тем, что он знает Христа не по плоти, но по духу»[235].

В последнем письме Спинозе Ольденбург признает, что не может принять его точку зрения, так как «на этом догмате воскресения Христова держатся вся христианская религия и ее истинность». Устраняя этот догмат, Спиноза, по мнению Ольденбурга, «лишает смысла саму миссию Христа и все его небесное учение».

В сущности, это был конец их растянувшегося на годы эпистолярного романа.

Герасим Паперна в своем очерке о Спинозе столетней давности справедливо замечает, что по большому счету Ольденбург никогда не понимал Спинозу и его учение, но восхищался им и продолжал с ним переписку, поскольку чувствовал подавляющую мощь его интеллекта. Однако чем дальше, тем больше идеи Спинозы его пугали (Бойля они, видимо, насторожили еще раньше, и потому он так и не вступил в очную переписку с «этим евреем», предпочитая общаться через Ольденбурга). Уже «Богословско-политический трактат» вызвал у Ольденбурга не только страх, но и отторжение, он увидел в этой книге угрозу для религии. Но «Этика», судя по всему, пугала его еще больше, так как в ней Ольденбургу виделось прямое покушение на религиозную мораль, а значит, и на общественную нравственность в целом. Пропасть между ними с каждым новым письмом становилась все больше и больше — по мере того, как Ольденбург призывал Спинозу — пусть и с галантностью истинного джентльмена — к покаянию.

Но если так воспринял позицию Спинозы один из самых образованных и либеральных его современников, то как же должны были воспринимать ее обыватели-христиане?! Понятно, что они увидели в его взглядах покушение на самое святое, что у них было, и спешили выразить Спинозе свое негодование, а наиболее ревностные из них призывали философа одуматься, покаяться и публично признать Христа, чтобы тем самым спасти свою душу.

В связи с этим чрезвычайно любопытны два письма с такими призывами, очень сходные по содержанию, которые вроде бы по чистой случайности (хотя, как известно, по Спинозе, никаких случайностей вообще не бывает!) пришли к нему почти одновременно, в сентябре 1675 года.