Книга Тьма. Испытание Злом - Юлия Федотова

У Гедвиг Нахтигаль от возмущения волосы стали дыбом, отчего ведьминская ее природа стала очевидна как никогда.

– Ответь-ка ты мне, о достойнейший отпрыск славного рода Тииллов, что именно подразумеваешь ты под «надежным местом»?! – В голосе ее было столько яду, что очередная тварь, свалившаяся им под ноги, сдохла сама, без посторонней помощи.

– Как – что? – невинно переспросил силониец. – Этот овражек…

– Ах вон оно что! Овражек! Ну конечно! Тихое, славное местечко, ну прямо дом родной! Твари, правда, на голову валятся, так ведь не чаще двух-трех за час! Такая безделица! Определенно для бабы, юнца и бакалавра лучшего убежища не найдешь! А даже если и сожрет их кто по ночной поре – не беда, славным нашим добытчикам больше пирогов достанется!

Бедный Кальпурций даже побледнел от таких слов любимой, принялся оправдываться:

– Ты не понимаешь! Мы оставим вас под надежной магической защитой, а от недругов из плоти и крови вас будет оберегать Легивар!

– Кхе-кхе! – сказала упомянутая персона. – Не хочу показаться трусом, но ты уверен, что я справлюсь в одиночку?

Он на самом деле не был трусом. И случись в том нужда или даже пустая блажь приключись (да хоть на спор!), без колебаний остался бы в овраге один. Однако при всей своей любви к внешним эффектам, при всем стремлении выглядеть значительнее, чем есть на самом деле, молодой маг умел достаточно четко оценивать собственные возможности. Другое дело, что амбиции его обычно брали верх над благоразумием. Но не в том случае, когда речь шла о чужих жизнях. Своей рисковать – это пожалуйста! Подвергать опасности других – увольте! И как ни льстил Черному Легивару образ бывалого рубаки, на разочарованный вопрос силонийца: «А что, разве не справишься?» ответил с заслуживающей похвалы прямотой: «Боюсь, что нет!»

– И как же быть? – Кальпурций беспомощно оглянулся на Йоргена, он и мысли не желал допустить, чтобы лезть во вражеский стан всей толпой, с женщинами и детьми.

Но у друга-северянина был свой взгляд на проблему, как всегда странный.

– Множество славных героев окончили свои дни прежде назначенного природой срока только потому, что в минуту опасности им приходило в голову разделиться и действовать порознь! – веско молвил он. – Лично я не намерен бросать своего брата одного во Тьме, и кажется мне, что галантный кавалер… – тут он бросил выразительный взгляд на друга Тиилла, – поступать так с дамой сердца тоже не должен. Мы пойдем все вместе – и будь что будет!

– Золотые слова! – воскликнула ведьма, громко чмокнула ланцтрегера в щеку, а потом обернулась к Кальпурцию: – А тебя, друг мой, целовать не стану, ты меня обидел! Бросить беззащитную женщину на произвол судьбы – это надо же такое удумать…

Тут она не выдержала и хихикнула. Потому что вовсе не опасением за свою жизнь были вызваны ее протесты. Просто ее отчаянно потянуло на приключения – это во-первых. А во-вторых, она представила себе часы ожидания (живы – нет ли, вернутся – не вернутся?) – и жутко сделалось до невыносимости. Зарок себе дала: даже если настоит на своем бессовестный Кальпурций, все равно пойдет следом, тайно, и плевать ей на мальчишку с бакалавром, что останутся без ее защиты. Любовь дороже!.. Эх, знать бы еще, к кому она, та любовь!

– Ну всё, стемнело! – объявил ланцтрегер фон Раух. – Пора! Хватит рядиться, а то собираемся, как воры на ярмарку!

– Что, воры на ярмарку обычно собираются так долго? – удивился силониец, его всегда интересовали тонкости чужеземного быта (уточним, что в родной его Силонии ни ярморочных воров, ни самих ярмарок не было). – А почему? Ну ладно торговцы, им надо товар приготовить, погрузить, лошадей запрячь. Но воров-то что задерживает?

– Откуда мне знать? – с легким раздражением пожал плечами Йорген, он считал, не время теперь для пустых разговоров. – Может быть, они какие-то свои воровские принадлежности собирают или страшно им, вот и тянут время. И вообще, это не я придумал, это отцовский конюх Фрош так говорит. Вот вернемся, дадут боги, живыми – у него и спросишь, он, надо полагать, в воровстве смыслит. А я – нет.

– Ты не смыслишь в воровстве?! – Тиилл снова был удивлен, на этот раз неприятно. – Но, друг мой, ведь ты нас уверял, что имеешь опыт… Как же мы пойдем…

– Мы идем не воровать, а брать трофеи, ты сам сказал! Это я умею, не переживай!

Насчет «идем» – это было, конечно, громко сказано. Не шли они, а ползли, животом по колючке, от холма к ложбинке, от овражка к пригорку, прикрывшись щитами на манер пресмыкающегося зверя черепахи, что носит костяной панцирь на спине своей. Вот только закрывает он, панцирь этот, куда больше, чем щит, поэтому не стоит перед его обладательницей вопрос, что важнее защитить от случайной стрелы – голову или другую, более мягкую часть тела. Щит же приходится смещать в ту или иную сторону в зависимости от личных предпочтений, а с ними определиться не так легко. Потому что голову, конечно, жалко, без нее не проживешь, но рана пониже спины – такой позор для воина, что сам жить не захочешь. В результате о голове позаботились лишь двое из шести: Гедвиг Нахтигаль, на звание воина не претендовавшая, и Фруте фон Раух, на которого грозно зашипел старший брат:

– А ну живо прикрыл башку!

– Да-а, а сам-то ты! – прохныкал юнец.

– Я ползу первым, мне надо видеть дорогу, а щит закрывает обзор. Тебе же достаточно за моими ногами следить. Прикройся немедленно! Не то все потом матушке расскажу!

Насчет матушки – это был весомый аргумент. Фруте надулся, но щит сдвинул, как велено было.

Но все предосторожности оказались лишними, никто в них не выпустил ни стрелы. Живые и здоровые вползли они в лес.

До сих пор мы как-то не упоминали о странном свойстве восточных ночей. Казалось бы, раз уж Тьма – то полная, хоть глаз выколи. На самом же деле как не было здесь настоящего света, так не было и настоящей, непроглядной темноты. Затянутое колдовской пеленой небо мерцало тускло и неприятно, и в мертвенном этом свете было прекрасно видно все, что творится вокруг. А творилось ужасное.

Совершенно дикими были деревья в этом лесу, с большим трудом опознал в них Семиаренс Элленгааль обычные дубы и клены. Прежде они устремляли свои могучие кроны к солнцу, но с наступлением Тьмы будто переставали понимать, куда надо расти. Теперь сучья и ветви их торчали в разные стороны: одни стелились горизонтально, другие образовывали острые углы, изгибались зигзагами, третьи и вовсе врастали в землю, а оттуда, из земли, им навстречу лезли узловатые больные корни. Из-за этого деревья напоминали безобразные, неопрятные вороньи гнезда, они сплетались ветвями, образуя непроходимые заросли, и длинные бороды светящегося в полумраке лишайника свисали с них.

Несмотря на летнее время, все ветви были почти голыми – один-два листа на элль. Голой, ни травинки, ни былинки, была и земля, только у самых стволов теснились сростки поганых грибов непотребного изумрудного цвета, они тоже умели светиться. Должно быть, грибы эти тянули соки прямо из деревьев, потому что извлечь хоть каплю влаги из сухой, растрескавшейся почвы им вряд ли хватило бы сил.