Книга Хорош в постели - Дженнифер Уайнер

– Беби, – прошептала я и постучала пальцами по стеклу, выбив какой-то ритм. Девочка не двигалась, но от стука дернула ручками. Я решила, что она поприветствовала меня. – Привет, беби!

Медсестра пристально всматривалась в меня.

– Вы в порядке? – спросила она.

– Ей нужна шапочка получше. – Горло у меня перехватило от горя, по щекам катились слезы. Я не хотела плакать. Слезы лились сами по себе. Словно печаль заполнила меня до предела, и некуда ей было деваться, кроме как выплескиваться через край слезами. – Дома, в ее комнате, желтой комнате с кроваткой, в комоде, в верхнем ящике, полным-полно шапочек. У мамы есть ключи... Медсестра наклонилась.

– Я должна отвезти вас в палату.

– Пожалуйста, скажите им, чтобы они надели на нее более красивую шапочку, – повторила я. Глупо, упрямо. Ей требовался не красивый головной убор, а чудо. Даже я это понимала.

Медсестра наклонилась ниже.

– Скажите мне ее имя, – произнесла она.

Я увидела листок бумажки, вложенный в специальную прорезь на инкубаторе. «НОВОРОЖДЕННАЯ ДЕВОЧКА ШАПИРО», – прочитала я.

Я открыла рот, еще не зная, что сейчас скажу, но, когда слово сорвалось с губ, я сразу, мгновенно, всем сердцем поняла, что другого имени просто не может быть.

– Джой[73]. Ее зовут Джой.

В палате меня ждала Макси, одетая как никогда скромно: черные джинсы, черные кроссовки, свитер с капюшоном. В руках она держала розы, огромный букет, венками из таких роз украшают выигравшего забег скакуна. «Или кладут их на гроб», – мрачно подумала я.

– Я прилетела, как только узнала. – Лицо у Макси заметно осунулось. – Твои мать и сестра ждут в коридоре. К тебе нас пускают только по одному.

Она села рядом, взяла меня за руку, из которой торчала игла, нисколько не встревожилась из-за того, что я не посмотрела на нее, не ответила на пожатие.

– Бедная Кэнни, – прошептала она. – Ты видела девочку?

Я кивнула, стряхнув слезы со щек.

– Она такая маленькая. – Я разрыдалась.

Макси дернулась, выглядела она совершенно беспомощной, и ее бесило, когда она действительно ничем не могла помочь.

– Приходил Брюс, – сквозь слезы сообщила я.

– Надеюсь, ты послала его ко всем чертям.

– В каком-то смысле. – Я вытерла лицо рукой и пожалела, что у меня нет бумажной салфетки. – Это отвратительно. – Я икнула. – Какой же он жалкий и отвратительный.

Макси наклонилась ниже, обняла за шею, покачала мою голову.

– О, Кэнни... – Голос ее переполняла грусть. Я закрыла глаза. Вопросов у меня больше не было, сказать я ничего не могла.

После ухода Макси я немного поспала на боку, свернувшись калачиком. Если мне что-то и снилось, в памяти эти сны не сохранились. Но когда я проснулась, в дверях стоял Брюс.

Я моргнула, уставилась на него.

– Могу я что-нибудь сделать? – спросил он. Я смотрела на него и молчала. – Кэнни?

– Подойди ближе, – предложила я. – Я не кусаюсь. И не толкаюсь, – не смогла я не добавить.

Брюс подошел к кровати, бледный, нервный, а может, и несчастный, главным образом потому, что приходилось вновь накоротке общаться со мной. Я видела на его носу россыпь черных головок угрей, а по позе, по рукам, которые он не вынимал из карманов, по глазам, не покидавшим линолеум, понимала, что ему сейчас очень плохо, что он готов быть где угодно, но только не здесь. «Хорошо, – подумала я, чувствуя, как в груди закипает ярость. – Хорошо. Пусть помучается».

Брюс уселся на стул рядом с кроватью, бросая короткие взгляды на меня, на многочисленные трубки, на пикающие и гудящие приборы. Я надеялась, что его тошнит от одного их вида. Я надеялась, что их вид сильно его напугал.

– Я могу сказать тебе, сколько дней мы не разговаривали.

Брюс закрыл глаза.

– Я могу сказать тебе, как выглядит твоя спальня, какой она была, когда мы в последний раз были вместе.

Он попытался взять меня за руку.

– Кэнни, пожалуйста. Пожалуйста. Мне так жаль. – Когда-то я думала, что за эти слова готова отдать все. Он заплакал. – Я никогда не хотел... Я не хотел, чтобы все так вышло...

Я смотрела на него. Не чувствовала ни любви, ни ненависти. Не чувствовала ничего. Кроме жуткой слабости. Словно превратилась в столетнюю старуху. И в тот самый момент я поняла: сколько бы мне ни пришлось прожить, все эти годы я буду нести на себе это горе, как рюкзак с камнями.

Я закрыла глаза, зная, что между нами все кончено. Слишком много произошло всякого и разного, но исключительно плохого. Возможно, все начала я, сказав Брюсу, что нам какое-то время надо пожить врозь. А может, начал он, пойдя следом за мной с вечеринки. Но теперь все это уже не имело никакого значения.

Я отвернулась лицом к стене. Какое-то время спустя Брюс перестал плакать. А потом я услышала, как он уходит.

Наутро я проснулась от солнечного света, бьющего мне в лицо. Тут же моя мать влетела в дверь и пододвинула стул к кровати. Выглядела она не очень. Умела шутить, умела развеять ложные опасения, умела даже отчитать, но вот плакать точно не умела.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Отвратительно! – взвизгнула я, и мать аж отпрянула, стул на колесиках, на котором она сидела, откатился на середину палаты. Я продолжила тираду, не дожидаясь, пока она вернется на прежнее место. – Как, по-твоему, я себя чувствую? Я родила что-то непонятное, похожее на результат неудачного научного эксперимента, меня всю разрезали, мне бо-о-ольно... – Я закрыла лицо руками и плакала не меньше минуты. – Что-то со мной не так. Я дефективная. Лучше бы мне дали умереть...

– О, Кэнни, нельзя так говорить.

– Никто меня не любит, – плакала я. – Отец не любил, Брюс не...

Мать потрепала меня по волосам.

– Нельзя так говорить, – повторила она. – У тебя прекрасный ребенок. – Она откашлялась, встала, зашагала взад-вперед. Такое происходило всегда, когда она собиралась сказать что-то неприятное.

– Сядь, – попросила я ее, и она села, но я видела, что одна нога у нее нервно подрагивает.

– Я поговорила с Брюсом.

Я шумно выдохнула. Не хотела даже слышать его имени. Мать это видела по выражению моего лица, но продолжала говорить:

– С Брюсом и его новой подругой.

– Толкалыцицей? – истерически взвизгнула я. – Ты ее видела?

– Кэнни, она очень огорчена, что все так вышло. Они оба огорчены.

– И правильно, – сердито бросила я. – Брюс мне ни разу не позвонил за все время, пока я была беременна, а потом Толкалыцица сделала свое черное дело...