Книга Темное дитя - Ольга Фикс

– Возьмем арбуз! – дергала меня Тёма.

– Целый? Куда нам? Да и не дотащишь его. Хочешь, возьмем четверть? Только не здесь, а уже на выходе.

Проталкиваясь вслед за мной вдоль прилавков, Тёма с ловкостью обезьянки прихватывала где горстку орехов, где темную, истекающую соком инжирину, где парочку терпких, вяжущих рот ярко-желтых фиников.

Продавцы реагировали по-разному. Кто не видел, кто делал вид, что не видит, кто ругался себе под нос, кто, наоборот, улыбался во весь рот и кричал вслед: «Понравилось? Скажи матери, чтоб купила!»

Между прилавками располагались закутки лавочек, как прибрежные заводи реки. Винная лавка, тхинная с кучей бутылей и банок с загадочными надписями, среди которых я еще не умела ориентироваться, лавка пряностей, сладко пахнущие сборы для чая, сырный закуток с улыбающимися французами. Что это? Как называется? Стесняясь спросить, я всякий раз хватала откуда-то сбоку отрезанный для кого-то, но не забранный кусочек чего-то ярко-зеленого или покрытого голубоватой плесенью, с выступающими на срезе грибами или орехами и просила поскорей завернуть. Какая разница, сыр и есть сыр.

Теоретически я, конечно, люблю оливки. И маслины тоже люблю. Но только не горькие, не соленые и не кислые. И что делать, пробовать все двадцать пять разложенных на прилавке сортов?

Стараясь не отвлекаться на всякую экзотику, я шла и повторяла как заклинание: «Курица, картошка, грибы, помидоры». Но, может, все же прикупить на пробу немножко бататов? Или взять киноа, про которую говорят, что она прототип манны небесной? А то, может, набрать побольше кабачков с сельдереем и замутить суп с кубями? Когда-то мне папа Саша рассказывал, как его готовить. Туда еще нужно кетчупа или томатной пасты.

Чужая кухня внедрялась в голову медленно. Может быть, потому, что это была не одна, а много разных кухонь. Острая рыба, тонкие лепешки с кислым творогом, баклажан с тхиной, резкий вкус травяной кашицы хильбе на языке, запеканка кугл из сырой картошки. Ко всему следовало привыкнуть, выучить названия, коснуться хотя бы раз кончиком языка. Просто чтобы понять, нужно это тебе или нет. Невозможно ведь сказать «не люблю», если никогда не пробовал.

Нагруженные сумками и пакетами, мы втискивались в переполненный автобус, где лишь по тому – один или два раза провел водитель карточку, можно было понять, увидел он за моим плечом Тёмку и в образе кого он ее увидел.

Один раз водитель потребовал, чтобы я надела на собаку намордник. В другой раз спросил, подрезаны ли крылья у моего попугая. Конечно, никакого намордника у меня при себе не оказалось, так что пришлось сойти и целых двадцать минут ждать потом следующего автобуса.

* * *

Меня очень расстраивало, что Тёмка практически не умела читать.

Нет, алфавит-то она, конечно, знала. Не один даже, а три алфавита. Может, и больше – я не проверяла. Умела складывать из букв слова, а из слов предложения. Но дальше этого дело не шло. Извлекать из чтения радость она не умела.

Жаль, что папа Саша так рано умер. Меня-то он успел «вчитать» и в детскую литературу, и даже немножко в классическую.

Уму непостижимо, чем этот ребенок занимался два года одинокой жизни! Сама Тёма говорила, что смотрела иногда через окошко кино. У соседа, в доме напротив. Там у него экран во всю стену.

Надеюсь, не слишком часто смотрела. А то я раз глянула случайно в ту сторону, и меня аж замутило. Пошла и срочно купила плотные занавески.

В доме не было детских книг, зато их с лихвой было на книжных развалах, где их распродавали десятками и сотнями за бесценок. Казалось, уезжая, люди везли с собой без разбору все содержимое книжных шкафов, да так оно, наверное, и было. А потом дети их разучивались читать по-русски, а внуки так и не научались. Люди умирали, и книги их, когда-то любимые, составлявшие чуть ли не главную ценность в жизни, оказывались на улице, как брошенные котята.

Я натаскала с этих уличных развалов целую детскую библиотеку. И теперь, точно переживая второе детство, я сама с удовольствием перечитывала заново с Тёмой «Пеппи Длинныйчулок», «Без семьи», «Матиуша», «Приключения Нильса».

Мы с Тёмой читали по очереди – страницу я, страницу она.

Сперва Тёмкин голосок звучал монотонно и глухо. Ей все было пофиг, она лишь ждала, когда я ее отпущу и можно будет пойти играть. Но постепенно она прониклась. Начала задавать вопросы, переживать за героев, когда у них все было плохо, и радоваться, когда все хорошо кончалось.

– Знаешь, мне чего нравится? – сказала она однажды.

– Ну?

– Они там все такие одни!

– В смысле? – не поняла я.

– Ну дети! Во всех этих книжках.

– Как, почему одни? Мы же с тобой вместе читали. У них у всех есть друзья. У Пеппи Томми и Анника, у Матиуша Клю-Клю и Фелек.

– Не то! Как ты не понимаешь? Это все снаружи. А внутри себя они все равно одни. Прям как я!

– Ты не одна, – строго сказала я, чувствуя себя немного обиженной. – У тебя же есть я!

Но она опять покачала головой и повторила чуть слышно:

– Не. Ты не понимаешь.

Потом, видя, что я расстроилась, Тёма обвила меня за шею руками, зацеловала чуть ли не до смерти, шепча всякие ласковые словечки, которым у меня же и научилась. Куснула даже от избытка чувств за ухо. Но осадок от разговора у меня все-таки остался.

Кроме художественных, я накупила ей всяких развивательных книжек по математике. Но с этим у нас не пошло. Я сама виновата. Считала Тёма отлично, выпаливая ответ раньше, чем я заканчивала излагать условие задачи. И тут же засыпала меня вопросами, на которые я была не в состоянии ответить, попросту не поспевая за ходом ее мысли.

– А если наоборот – не пятьдесят минус три, а три минус пятьдесят? И потом еще два раза разделить и пять раз умножить? Тогда оно будет где?

– Оно – что?

– Ну то, чего мы считаем? Где будет?

– Господи, откуда я знаю?! Тут график рисовать нужно. Ты меня еще спроси, что будет, если из всего этого извлечь корень и потом возвести в квадрат.

– Давай! Давай сперва корень, а потом в квадрат! Ты меня научишь, как это все? И как это – график?

Эх, был бы жив папа Саша! Но я-то гуманитарий, куда уж мне.

Короче, я пошла и купила ей на развале связку русских учебников за десятилетку лохматого пятьдесят какого-то года. Это кем же надо быть, чтоб тащить такое в Израиль?! И больше мы с Тёмой к математике не возвращались.

Коротали вечера за книжками и мультами, которые Тёма смотрела с моего компа. За разговорами ни о чем и обо всем на свете.

Изредка забредал Данила, притаскивал с собой что-нибудь к чаю. Удивлялся моему странному выбору литературы. Он ведь был из тех, кто не видел Тёму.

Данила меня учил жизни. Объяснял про биржу труда, про всякие курсы, куда можно получить направления от центра абсорбции. Волновался, что у меня вот-вот кончится «корзина» и я начну умирать с голоду. Ворчал, что под лежачий камень вода не течет, что нужно срочно чего-то начинать делать, куда-то двигаться дальше.