Книга Грех жаловаться - Феликс Кандель

Потом сказал:

– Задел за пень да простоял весь день.

Был он нескладен собою, виловат да жиловат, космат бородою и плешив на макушке: смешон – не страшен.

Опять постоял. Опять подождал. Шагнул шаг целый, сапогом заплелся за сапог:

– Без хмельного, без дуды ноги ходят не туды.

Что дурно, то и потешно. Гридя фыркнул с полатей, не удержавшись, но получил тычок в бок и поперхнулся.

А жердяй встал, как надолго, поглядел на ноги, сказал грустно:

– Постой, дедушка, не умирай: за киселем побежали.

И пошел в пляс вокруг пня, сапоги задирая к голове:

– А вот к вам Тихон, с того света спихан! В болоте живет, по-лягушечьи орет! Жить ему нынче весело, да жрать ему стало нечего! Пусто в кармане и даль в тумане...

Тут уж все прыснули, запихались локтями: смешно ведь! Даже Якуш просветился посреди забот.

Оборвал, как не было, зевнул, потянулся, сказал с тоской:

– Охо-хо, похохотать не с кем... Пойдем дале, где бы дали.

И ушел за куст.

А они глядели – не верили, моргали, не понимая, в тугом раздумье. Тут крутилось – куда укатилось?

– Это чего было? – сказал Гридя.

– Это ничего не было, – сказал Голодуша. – Блаз. Игрец. Морока болотная.

А Масень встал решительно, шагнул без задержки с полатей на сук.

– Сиди, – велел Тимофей.

– Ты сиди, – велел Масень и шустро полез на низ, с ветки на ветку, споро шагнул за куст.

Стоял жердяй за кустом. Ждал. Не уходил.

Серьезный – без улыбки.

– Ты кто есть?

Ответил:

– Человек со всячинкой.

– Звать как?

– Хвальбун шумоватый.

– Куда идешь?

– Иду по масло, да в печи погасло.

За его спиной выросли из травы Обрывок с Огрызком, руки потянули для хватания.

– Ты им скажи, – велел, не оборачиваясь. – С меня давно уж корысти нету. Всю обобрали.

Те снова в траву ушли, звуком себя не выдали.

– Полезли, что ли? – сказал жердяй.

– Куда это?

– Солнышко на закате, время на утрате. Запоздал. Обночуюсь у вас.

Масень оглядел с пристрастием: уши лопухами, нос нашлепкой, губы вывертом, а глаза добрые.

Видно золото на грязи.

– Полезли, – сказал Масень. – Ночлег с собою не носят.

Жердяй долго лез на березу, пропихиваясь нескладно в переплетении ветвей, взборматывал через раз:

– Так-то так, а назад-то как?..

Сунул голову на полати, осмотрел каждого, сказал с почтением:

– Провалитесь лес и горы, мы на кочке проживем!

Но они не ответили.

Рано им было – отвечать. Не обвыкли еще.

Забрался на полати, сел, ноги подобрал, отдуваясь:

– Вот он я, люди добрые! Места у вас – куриная гузка. Как же вы спать-то спите?

– Нас больше было, – осмелел Облупа. – Зимой поредели.

– Ясное дело, – согласился. – Где густо, там и помирают.

– А густо – это сколько?

– Мы с тобой – вот и густо. Как огустеем, так нас и проредят. Чтоб лишку не было. Жирок не завязался. Мясом не обросли.

– Лишку давно нету, – сказал Голодуша. – С самой еще с Талицы. На свадьбу у меня две хлебни наварили, три жарка: поросеночек, гусь, скотское мясо.

– Поели?

– Поели. Хлебушком вымакали.

– Вымакать, – пожмурился жердяй, – я люблю...

Все кивнули согласно.

– Ты кто? – спросил Тимофей-бортник.

– Человек со всячинкой, – ответил за него Масень. – Хвальбун шумоватый.

– Точно, – подтвердил тот. – Иду по масло, а в печи погасло.

– Мимо города не проходил? – спросил озабоченный Якуш.

– Проходил. Три дня оттуда.

– Готовизну! – всполошился. – Обменять...

– Сиди, – велел Тимофей-бортник.

– Сиди, – велел жердяй. – Тот город тебе не гож. Там не меняют. Там убивают.

– Ты как прошел? – с пристрастием спросил Масень. – Тебя чего ж не убили?

– Я их ухохотал, – ответил смиренно. – Весь путь ухохотал, от греков к варягам. Тем только и жив.

Проскользнули наверх Обрывок с Огрызком, сели на отлете, спина к спине, как не уходили.

Жердяй дрогнул, покосился на них, затосковал глазом.

– Ты чей? – спросил Тимофей без особой ласки.

– Теперь ничей, – ответил. – А прежде – чей только не был!

– Мы тоже ничьи, – сказал Масень. – Никак не привыкнем.

– Не надо. Не привыкайте. Отвыкать потом трудно.

А Афоня Опухлый загунявил в кучерявую бороду, узелок тянул с вонливым составом.

– Чего он? Угощает, что ли?

И все потупились.

Гость – птица редкая. Гость Богу угоден. Гостя у них не было с самой Талицы. Хоть укради, но угости.

Украсть негде и угостить нечем.

– Ладно, – сказал Тимофей-бортник и пошел за припрятанным жбаном.

У Тимофея всё есть, только не допросишься...

13

Меду в наших краях – неудобь сказаемое множество.

Мед сотовый. Мед самотек. Мед на подсыту и мед на подсласту. Красный – с гречи. Белый – липец. Каменный – затверделый, от диких пчел. Вишневый, малиновый, черемховый, яблочный.

Был бы мед, мух много нальнет.

– Эх!.. – заверещал жердяй. – Кому мед пить, а кому биту быть!

Первым присосался к ведерному жбану.

Сидели они вкруговую, тесно, один к одному, жадно отхлебывали дармовое угощение. Было оно хмельное, тугое, настоено на иглах сосны, без охоты текло в рот. Сладкое поначалу да горькое под конец.

– К меду, – сказал жердяй с пониманием, – хороши пироги пряженые, рыба живопросольная, пупки под уксусом, вязига под хреном, рыжики холодные, грузди гретые, потрох лебяжий с шафраном, уха окуневая, горлышко белужье, зайцы сковородные, куры верченые, морсы стоялые, варенье ягодное, варенье кардамонное, вино фряжское, черкасское, угорское – какое есть.

– Ты откуда знаешь? – спросил Облупа обидчиво. – Едал, что ли?

– Едал – не едал, – ответил туманно, – а что окоротил, того не воротил.

И присосался надолго по второму разу.

С голодухи в голову ударило. Ноги завалило. Язык отняло. Храбрости подбавило.