Книга Блабериды - Артем Краснов

Злоба крутила желудок несколько дней. Я не написал заявление в полицию, не желая предстать перед коллегами и семьей человеком, которому съездил по морде какой-то кудрявый тип. Родным я сказал, что налетел на дверь туалета.

Я старался занять себя работой и стал особенно внимателен к семье. Перемены во мне заметил тесть и сказал как-то с хитрецой, подмигнув Оле:

— Что-то тихим стал Максим.

Слова задели меня, хотя тестю свойственна прямота сильных и необразованных. Я не был человеком его круга, но люди из него почему-то вызывали во мне интерес. Они шли против власти и закона в девяностых, чтобы потом стать властью и законом. Они умели ломать кости, но давно устали от этого. Я долго ждал, пока пренебрежение тестя ко мне, которого он не скрывал, сменится теплотой, которую он также не скрывал.

«Тихим стал», — на языке тестя это значило «сдулся». В его понимании, это грех. Я чувствовал заинтересованность моим состоянием и, может быть, желание помочь, но не нуждался в его помощи.

Я перестал использовать слово «блабериды» в текстах, и хотя оно уже жило своей жизнью, я не произносил его даже мысленно. Я никогда не отвечал, если кто-то называл блаберидом меня. Я запретил себе оценить людей по критериям Братерского. Скоро память растворила его образ, который возвращался лишь безобидными ассоциациями: то Братерским-вундеркиндом, то Братерским-червячком.

Рутина жизни сплела вокруг меня каркас, который удерживает нас в колее и не позволяет ртути внутри плескаться. Я купил себе новый смартфон с хорошей камерой, обновил гардероб, размышлял над покупкой новой машины (тесть ненавязчиво предложил помочь), а скоро мы уехали с Олей и Васькой на длинные выходные в горный коттедж.

Те выходные вернули меня. Ушло чувство неизлечимости. Был просто тяжелый год, год перемен и год неопределенности, год странных встреч и некоторых ошибок, но все же неплохой год. Меня еще не уволили, и семья была со мной.

Из той поездки мы вернулись счастливые.

И все же блабериды не ушли. С того вечера с Братерским что-то изменилось в моей жизни; изменилось не в ее внешней стороне, которая снова выглядела нормальной; изменилось на тех уровнях, которые ощущаются лишь сквозняком по ногам.

Люди все равно избегали меня. Они будто узнали о заразной болезни, о которой неприлично говорить. Я стал видеть больше бегающих глаз, больше профилей, больше спешки. Думаю, они сами не осознавали этого. Даже Арина, с которой мы обычно обедали, предпочла мне другую компанию.

В отношении ко мне главреда появилась сдержанная настороженность. Была ли она раньше? Возможно, я просто не обращал внимания. И все же он вывел меня за скобки коллектива, как будто я требовал особого отношения.

Потом начались проблемы в семье. Без внешних причин Оля будто распознала внутри меня что-то новое, что было ей не по нраву и от чего она хотела спрятать Ваську. Меня раздражали эти немотивированные попытки дистанцироваться, равно как боялся я прямого разговора.

Доверительные разговоры… Если долго шарить в темноте, можно нарваться на минное поле. К черту такую доверительность. Все равно все будет понято неправильно. Как-то я заметил, что Оля читает статью с заголовком «Семь признаков того, что муж вам изменяет». Неужели все так просто? Оля вообще не была склонна к ревности и драматизации событий.

В конце концов, думал я, не является ли происходящее следствием моей всегдашней мнительности? Я чувствовал себя чужаком и раньше, да и не я один. Стоит ли зацикливаться на мелких проявлениях?

Я собирал себя в кулак, работал добросовестно, был сдержан, доброжелателен и отзывчив. В общем, я продолжал катиться по наклонной.

В один из дней какое-то длинное совещание, невыполненная в срок работа, утренняя стычка с Олей и холодная отповедь главреда довели меня до состояния, когда захотелось скрыться от людей. Нажать выключатель и раствориться в эфире, как Хоттабыч.

Не дождавшись конца собрания, я сбежал в туалет, заперся там и, облокотившись на раковину, долго смотрел на свое лицо, покрытое пятнами усталости.

Я видел взгляд побежденного. Видел безвольные тонкие губы. Это ужасно злило.

* * *

— Может, мне показаться психиатру? — сказал я Братерскому. — Я думал об этом.

Он расправлялся с фаршированным кальмаром. В простеньком меню «Марии» не было деликатесов; но почему-то для Братерского они были.

— К психиатру вы еще попадете, — ответил он, разделывая тушку. — Но вам это не поможет.

— Как-то совсем безрадостно.

Я пил горькую микстуру общения с Братерским до дна. Он оставался единственным человеком, способным понять мое состояние.

Состояние мое, как сказали бы врачи, требовало квалифицированной оценки. Я остро реагировал на звуки, особенно на фантомный писк брелка сигнализации, который на самом деле молчал. Появились проблемы с концентрацией внимания, мозг отторгал информацию, от информации разило, как из мусоропровода. Само слово «информация», которым одержимы журналисты, стало чем-то вроде ругательства. Я стал раздражителен и порой просто уходил от людей, потому что люди были одинаковы. Я приказывал себе успокоиться и на минуту становился гранитной плитой; а еще через минуту чувствовал, как внутри плиты все громче играет музыка, стучат назойливые соседи, набирает силы шторм, и вот уже плита кувыркается, как фанерка, а в глазах мерцает.

Я плохо спал. Мой сон напоминал лежание на мраморном постаменте, который мешает погрузиться в волны сновидения. Я не помнил прошлой недели. Событий выдувался без следа, как мелкий мусор.

Я уже не злился на Братерского, потому что злость требует сил. Я не хотел кормить этого вампира. Он был оживлен, энергичен, глаза его блестели, сверкали манжеты, от фаршированного кальмара остался лишь подлив. Официантка принесла воды.

— А вы поняли трюк с бильярдом? — спросил Братерский. — Почему я выиграл так легко?

— Так получилось.

— Ваш окончательный ответ?

— Пф… Просто вы играете в бильярд, а я блаберид. И мне не интересно, почему это так.

— Проверим? — он поднялся.

Мы пошли в бильярдную мимо барной стойки и пожарных выходов. В старой комнате с деревянными полами никого не было. Братерский включил свет. Стол, на котором мы играли, снова был закрыт чехлом. Братерский приподнял край и сказал:

— Загляните.

Я склонился. Стол как стол. Под покрывалом столешница, обитая зеленым сукном, восемь ножек-балясин, чернотища.

Братерский сел на корточки и указал на что-то пальцем. Я присел рядом и с трудом различил короб, похожий на блок питания компьютера.

— И что это? — спросил я.

— Электромагнит.

— Не понял…

— Вот эти коробки — магниты. Довольно мощные. Шары имеют металлические сердечники. Вот здесь есть кнопка, — он указал на боковину стола, — я нажимаю, и вероятность попадая в лузу существенно возрастает.