Книга Абсолютная власть - Дэвид Бальдаччи

Покачав головой, она взглянула на часы – уже далеко за полночь – и отправилась за новым стаканчиком кофе; сосредоточиться на работе становилось все труднее и труднее. Последний сотрудник покинул здание прокуратуры пять часов назад. Три часа назад ушла бригада уборщиц. Кейт прошла по коридору на кухню без туфель, в одних чулках. Если б Чарли Мэнсон[5] сейчас вышел из тюрьмы и снова принялся за старое, для Кейт его дело стало бы пустяковым: дилетант по сравнению с кровожадными чудовищами, разгуливающими на свободе в наши дни.

Держа в руке стаканчик кофе, Кейт вернулась к себе в кабинет и постояла, глядя на свое отражение в окне. В ее ремесле внешность не имела особого значения; черт возьми, у нее уже больше года не было мужчины. Но Кейт не могла оторвать от себя взгляд. Высокая и стройная, возможно, местами чересчур худая, но привычка пробегать каждый день по четыре мили никуда не делась, в то время как количество поглощаемых калорий неуклонно сокращалось. В основном Кейт держалась на плохом кофе и крекерах, ограничила себя всего до двух сигарет в день и надеялась, если все будет хорошо, вообще бросить курить.

Ей было стыдно за то, какому насилию она подвергала свое тело бесконечной работой и стрессом постоянных переходов от одного жуткого дела к другому; но что еще ей оставалось? Уйти, потому что она не выглядит как фотомодель с обложки глянцевого журнала? Кейт утешала себя тем, что фотомодель занимается лишь тем, чтобы двадцать четыре часа в сутки работать над собственной внешностью. Ее же работа заключается в том, чтобы тот, кто нарушил закон, кто сделал больно другим, был наказан. Она считала, что по любым критериям ее жизнь была более продуктивной.

Кейт тряхнула своей гривой; ей надо подстричься, но где взять на это время? Лицо по-прежнему практически не несло на себе следов той ноши, которая становилась все более и более непосильной. Ее двадцатидевятилетнее лицо, после четырех лет работы по девятнадцать часов в сутки и бесчисленных судебных процессов, все еще держалось. Кейт вздохнула, сознавая, что долго так продолжаться не будет. В колледже на нее оборачивались, она вызывала у людей учащенное сердцебиение и холодный пот. Но теперь, на пороге тридцатилетия, Кейт вдруг поняла: с тем, что на протяжении стольких лет она принимала как должное, над чем нередко насмехалась, скоро придется расстаться. И, как это бывает со многими вещами, которые человек принимает как должное или отбрасывает как не имеющее значения, Кейт сознавала, что ей будет остро не хватать способности одним своим появлением заставить всех умолкнуть.

То, что за последние несколько лет ее красота практически нисколько не померкла, было странным, поскольку она мало что делала для ее поддержания. Должно быть, все дело в хороших генах; ей просто повезло. Но затем Кейт вспомнила своего отца и решила, что по части генов ни о каком везении ей говорить не приходится. Ее отец – человек, промышляющий воровством и делающий вид, будто ведет нормальный образ жизни. Обманывающий всех, включая своих жену и дочь. Человек, на которого ни в чем нельзя положиться.

Сев за стол, Кейт отпила глоток горячего кофе, добавила сахара и, глядя на мистера Симмонса, принялась размешивать черные глубины своего ночного стимулятора.

Сняв трубку, она позвонила домой, чтобы проверить сообщения на автоответчике. Их было пять – два от других юристов, одно от полицейского, который должен был выступить свидетелем обвинения против мистера Симмонса, и одно от следователя, любившего звонить Кейт в самое неурочное время, по большей части с совершенно бесполезной информацией. Надо будет сменить номер телефона. В последнем же случае звонивший сразу же положил трубку. Но все-таки Кейт услышала учащенное дыхание, разобрала два-три невнятных слова. Что-то в голосе показалось ей знакомым, но она не смогла определить, что именно. Заняться людям нечем.

Горячий кофе разлился по ее жилам, зрение снова сфокусировалось. Кейт бросила взгляд на маленький книжный шкаф. На нем стояла старая фотография ее покойной матери с десятилетней Кейт. Из снимка был вырезан Лютер Уитни. Зияющая дыра рядом с матерью и дочерью. Пустота, ничто.

* * *

– О господи, твою мать!

Президент Соединенных Штатов уселся на полу, одной рукой прикрывая свое обмякшее изувеченное естество, другой сжимая нож для конвертов, считаные мгновения назад едва не ставший орудием его смерти. Теперь на ноже была уже не только его собственная кровь.

– Господи, Билл, вы ее убили, итить вас налево!

Объект этой гневной тирады нагнулся, помогая президенту, а его напарник тем временем проверил состояние женщины: обследование это было небрежным, поскольку две пули крупного калибра вышибли ей мозги.

– Прошу прощения, сэр, у нас не было времени. Я очень сожалею, сэр, что все так получилось.

Билл Бёртон уже двенадцать лет был агентом Секретной службы, а до того восемь лет прослужил в полиции штата Мэриленд, и выпущенная им пуля только что размозжила голову красивой молодой женщине. Несмотря на всю свою интенсивную подготовку, сейчас он дрожал, словно дошколенок, очнувшийся от кошмарного сна.

Ему уже приходилось убивать по долгу службы: обычная проверка на дороге, выявившая преступника. Но тогда жертвой стал четырежды судимый, имевший большой зуб на служителей закона в форме, и в руке он сжимал «Глок», намереваясь снести Бёртону голову с плеч.

Сейчас же Билл смотрел на маленькое обнаженное тело и чувствовал, что его вот-вот стошнит. Напарник Тим Коллин, увидев его состояние, схватил его за руку. Сглотнув комок в горле, Бёртон кивнул. Он как-нибудь справится.

Вдвоем они помогли подняться на ноги Алану Дж. Ричмонду, президенту Соединенных Штатов, политическому герою и вожаку молодежи и стариков, но в настоящий момент просто голому и пьяному мужчине. Президент посмотрел на них, и первоначальный ужас наконец отступил под действием спиртного.

– Она мертва?

Язык у него слегка заплетался; глаза вращались в глазницах, подобно незакрепленным камешкам.

– Так точно, сэр, – четко ответил Коллин.

Президенту требуется отвечать на любой вопрос, неважно, пьян он или нет.

Бёртон отступил в сторону. Еще раз бросив взгляд на женщину, он повернулся к президенту. Это их работа, его работа. Охранять треклятого президента. Что бы ни произошло, эта жизнь не должна оборваться – по крайней мере, не так. Его не зарежет, словно свинью, какая-то пьяная шлюха.

Президент скривил губы в некоем подобии улыбки, хотя ни Коллин, ни Бёртон не восприняли ее как таковую, и попытался встать.

– Где моя одежда?

– Здесь, сэр.

Встрепенувшись, Бёртон нагнулся, подбирая с полу одежду. Она – как и всё в этой комнате – была обильно запятнана… женщиной.

– Так, поднимите меня, черт возьми, и приведите в порядок. Я должен где-то произнести перед кем-то речь, правильно?