Книга На кого упало яблоко - Владимир Кессельман

В конце XVII века неофициальные сети научной коммуникации стали замещаться первыми научными журналами. Кроме переписки и ученых диспутов на академических собраниях возникает и приобретает всеобщее признание неизвестная ранее форма обмена информацией — научная периодика. С 1665 года начинает издаваться (сначала Ольденбургом, затем Робертом Гуком) научный периодический журнал Королевского общества «Философские труды» («Philosophical Transactions»). В том же году в Париже стал выходить «Журнал ученых» («Journal des Savants»). Несколько позже, в 1682 году, в Лейпциге вышел первый номер журнала «Акты ученых» («Acta Eruditorum»). С самого момента появления эти журналы стали местом великих научных баталий, в которых участвовали такие крупнейшие умы, как Роберваль, Гук, Лейбниц, братья Бернулли и т. д. В этот период наблюдается важное организационное изменение: развивается книгоиздательская индустрия. Если в XVI веке было опубликовано незначительное количество книг, то в XVII веке количество книг резко возрастает и появляются специализированные издания[14].

Борьба за приоритет

Все это создало условия для нешуточной борьбы ученых за признание своего первенства в открытиях. Эта борьба захватила даже целые страны. Европу XVIII века потрясали споры о приоритете столь грязные, что о них противно говорить и сегодня. Так, спор о приоритете в открытии метода математического анализа между Лейбницем и Ньютоном покрыл позором обе стороны.

А вот еще пример. Работы Ома долгое время оставались неизвестными, особенно в Англии и Франции. Через десять лет после них французский физик Пуйе пришел к таким же выводам и стал претендовать на приоритет в открытии этого закона. Пуйе было указано, что установленный им закон еще в 1827 году открыл Ом. Но французы с этим не согласились, и, что любопытно, французские школьники и поныне изучают закон Ома под именем закона Пуйе.

Доходило до курьезов. Хорошо известен скандал с Мишелем Шалем, профессором Политехнической школы, уже завоевавшим своими публикациями прочную научную репутацию (одна из теорем, преподаваемых в школе, носит его имя). Однако его национализм, а также страсть к автографам вовлекли его в конце жизни в странную авантюру. В 1865 году, когда Шалю было 72 года, он решил доказать Академии наук, что слава Ньютона незаслуженна: француз Паскаль якобы открыл основополагающие законы физики раньше англичанина. Разразился скандал. Англия выступила с протестом, но Шаль предъявил доказательства — письма, написанные Паскалем за сорок лет до открытия Ньютона. Подобным же образом Шаль пытался опровергнуть тот факт, что голландцы первыми обнаружили спутники Сатурна. В качестве доказательства также были представлены письма. Но внимательное изучение представленных Шалем писем показало, что он стал жертвой самого заурядного мошенничества: какой-то тип по имени Денис Врен-Люка продал ученому уникальную коллекцию писем, с тем чтобы «они не уплыли из Франции». Странным в этой в общем-то заурядной истории является то обстоятельство, что Мишель Шаль, человек образованный и умный, так запросто позволил мошеннику обвести себя вокруг пальца. Настораживало уже количество писем в «коллекции» — целых 140 тысяч! Фальсификация была разоблачена, судебный процесс, который возбудил Шаль, наделал много шуму. Эта история отражена в романе А. Доде «Бессмертный». Но как же затмевает разум так называемая национальная гордость даже настоящему ученому!

Почти каждый ученый желает, чтобы о его открытии узнало как можно больше людей. Для этого служат публичные демонстрации опытов, дискуссии, лекции. Например, Фарадей, никогда не учившийся в университете, заинтересовался физикой на публичных лекциях Г. Дэви (Дэви называл Фарадея своим крупнейшим открытием). Впоследствии Фарадей сам читал такие лекции, собирая большую аудиторию. Кроме того, как правило, ученые стремятся обнародовать свои открытия в печати. Но при этом надо же как-то закрепить открытие за собой. Ведь чтобы добыть крупицу нового знания, ученый тратил время, силы, средства, а часто и здоровье. И ему совсем не хочется, чтобы плодами его трудов «задаром» воспользовался кто-то другой.

В стародавние времена открытия закреплялись за авторами любопытным способом. Чтобы никто не смог опередить первооткрывателя, он зашифровывал новинку в виде анаграммы (фразы с переставленными буквами) и лишь после того, как открытие подтверждалось, раскрывал шифр. Использование анаграмм тогда обеспечивало приоритет, не раскрывая сути открытия. Известно, что великий Леонардо увлекался тайнописью, или, говоря современным языком, криптографией (известна его любовь к иносказаниям, составлению анаграмм, к символике цифр и т. п.). Вообще говоря, это было характерно для интеллектуальных игр его времени и часто давало основания полагать, будто он причастен к неким тайным знаниям. Разработанным специальным кодом Леонардо да Винчи пользовался и для шифровки своих открытий. Так поступил и Галилей: засекретив сделанное открытие бессмысленной вереницей из 39 букв. Друг Галилея, астроном Кеплер, решив, что Галилей открыл два спутника Марса, по-своему разгадал буквенную абракадабру: «Привет вам, близнецы, Марса порождение». Но — ошибся. Галилей сам раскрыл тайну шифра: «Высочайшую планету тройною наблюдал». По разным сторонам от диска планеты ученый увидел два одинаковых симметрично расположенных «придатка», которые в отличие от спутников Юпитера не двигались вокруг центрального тела, а сохраняли свое положение. «Тройною наблюдал» — потому что слабый телескоп не позволил ему явственно разглядеть кольца Сатурна. По образному выражению Галилея, придатки напоминали «двух слуг, которые поддерживают старика Сатурна (бога времени у древних римлян) в его утомительном пути по небу»[15].

Прошло полвека, и другой астроном, Христиан Гюйгенс, вновь открыл кольца Сатурна. В его распоряжении был телескоп посильнее. Ученого ошеломило открытие, и он тоже зашифровал его анаграммой (из 58 букв). Позднее Гюйгенс раскрыл ее: «Кольцом окружен тонким, нигде не соприкасающимся, к эклиптике наклоненным». Свое знаменитое открытие — закон о связи деформации с приложенной к телу силой — Роберт Гук сформулировал в 1676 году очень кратко, в виде латинского афоризма: «Ut tensio sic vis», смысл которого можно передать так: «Какова сила, таково и удлинение». Но опубликовал Гук не этот тезис, а только его анаграмму: «ceiiinosssttuu».

Давало ли это гарантию от присвоения чужих открытий? Как оказалось, нет. Так появился термин «плагиат». В Риме в I веке н. э. жил некий Фиденций, который выдавал стихи Марциала за свои. Возмущенный поэт сравнил публикацию стихотворения с освобождением раба, а присвоение произведения другим лицом — с похищением этого раба — плагиатом (от лат. plagio — «похищаю»). Но сам плагиат появился гораздо ранее, чем этот термин.

Так, в плагиате обвинили великого астронома древности Птолемея. В своем основном труде «Великое построение», известном под арабизированным названием «Альмагест», Птолемей изложил собрание астрономических знаний Древней Греции и Вавилона и сформулировал сложную геоцентрическую модель мира с эпициклами, которая была принята в западном и арабском мире до создания геоцентрической системы Николая Коперника. «Альмагест» также содержал каталог звездного неба. Спорным является вопрос о соотношении работ Птолемея с работами более ранних авторов. Существует предположение, что звездный каталог Птолемея был уточненной версией каталога, созданного ранее Гиппархом. В звездном каталоге Птолемея данные о положении звезд оказались приведенными на 60 год н. э., а вовсе не на 137 год н. э., как утверждает сам Птолемей (современные ученые не склонны ставить это в вину Птолемею и обвинять древнего автора в плагиате, указывая, что он нигде не называет себя автором).