Книга Любовь во спасение - Барбара Картленд

Она нашла вдовствующую герцогиню в утренней гостиной. Старая леди была великолепна в зеленых страусовых перьях, атласном платье, отделанном бархатными лентами того же изумрудного цвета, и с каскадом изумрудов на морщинистой шее.

— Если это и носят в Йоркшире, то для Лондона твой наряд совершенно не годится, — язвительно изрекла ее светлость.

— Возможно, мы немного отстали от моды, — признала Клеона.

— Никаких «возможно»! — отрезала герцогиня. — Твои платья, дитя, ужасны! Мы должны немедленно отправиться к мадам Бертен и молиться, чтобы никого не встретить по дороге, пока ты не будешь одета как положено. Не понимаю, о чем думал твой отец?

Клеона тихонько хихикнула, вспомнив, сколько Леони тратила на свои наряды в лучших магазинах Йоркшира! Интересно, что сказала бы герцогиня, появись Клеона в ее доме в одном из своих собственных платьев?

— Смейся, смейся, — мрачно отозвалась герцогиня, — но уверяю тебя, дитя, это не шутка. Даже хорошенькое личико требует красивого обрамления.

Им подали карету, запряженную парой великолепных жеребцов. Клеона разглядывала их с восхищением. Но не меньшее восхищение вызывали у нее и другие лошади, которые попадались им на пути к Бонд-стрит. Эти лошади везли высокие фаэтоны, в которых ехали денди в цилиндрах, лихо сдвинутых набок, кареты и двуколки, в которых сидели элегантные дамы с зонтиками, чтобы защищать от солнца их белую кожу. Мимо проезжали джентльмены верхом на таких скакунах, что Клеона отдала бы все на свете, чтобы хоть денек покататься на такой лошади.

Бабушка Леони рассуждала о туалетах, о том, какие платья требуются для дневного времени, для балов, для вечеров в Воксхолле, для приемов, музыкальных вечеров и просто поездок по Роттен-роу[5]. Герцогиня все говорила и говорила, пока девушке вдруг не пришла в голову обеспокоившая ее мысль и она не спросила неожиданно резко:

— Кто заплатит за все это, мадам?

— Твой отец, конечно, — ответила вдова, — он достаточно богат. И вряд ли он пожалеет каких-то нескольких фунтов, чтобы его единственная дочь выглядела достойно своего положения в обществе.

У Клеоны душа ушла в пятки. Что, если — а это вполне вероятно — сэр Эдвард откажется платить за платья, заказанные герцогиней! Что тогда? Речь шла уже не о спасении ее подруги. Теперь ее притворство могло нанести непоправимый финансовый — если никакой другой — ущерб ее отцу. Стараясь не впадать в панику, девушка сжала пальцы и напряженно проговорила:

— Видите ли, мадам, мой отец был в отъезде, когда пришло ваше письмо. Он даже не знает, что я здесь. Поэтому я не хотела бы тратить большие суммы без его разрешения.

— Вздор! — отрезала герцогиня. — Твой отец всегда был чудовищем, но я не верю, что ему понравилось бы, если бы его единственный ребенок опозорил его.

— Наверное, мне следовало спросить отца, прежде чем ехать на юг, — медленно проговорила Клеона, пытаясь придумать выход. — Но письмо вашей светлости было таким настойчивым, и мне казалось, нет никакой особой причины ждать его возвращения. Но я бы не хотела вовлекать отца в большие расходы.

— Неприятный тип! Я всегда это знала, — резко ответила ее светлость. — Неприятный и совершенно непредсказуемый!

— Он… он может отказаться платить, — пролепетала девушка.

Герцогиня фыркнула.

— Меня бы это не удивило! Но тебе нужна одежда, и ты будешь ее иметь! Боже мой, дитя! Ты ведь не думаешь, что какой-нибудь мужчина посмотрит на тебя такую, какая ты есть сейчас?

Клеона взглянула на свое шелковое платье и удивилась: а почему, собственно, нет? Немало мужчин смотрели на Леони в Йоркшире, хотя большинство из них не нравились сэру Эдварду, и дальше знакомства дело не шло. Но им-то было не важно, что платье Леони не dernier cri[6]

— Предоставь сэра Эдварда мне, — надменно заявила герцогиня. — Я с ним договорюсь. Кроме того, когда он прибудет в Лондон, ты уже, возможно… — Она внезапно замолчала, явно сдерживая слова, готовые сорваться с ее губ. Но Клеона догадалась, что имела в виду старая леди, и снова задрожала от страха. Что скажет герцогиня, когда обнаружит, что тратила свои силы на кого-то столь недостойного? Однако в магазине мадам Бертен от ее страхов не осталось и следа. Клеона, которая никогда не интересовалась одеждой, поймала себя на том, что очарована прекрасными тканями, большая часть которых только что прибыла из Франции. Тут был лионский бархат всех цветов, ленты, кружева, газ, тафта и атлас, вышивки, сделанные, должно быть, пальцами фей, и капоры, столь восхитительные, что Клеона даже забыла, что всегда предпочитала ходить с непокрытой головой. Вдовствующая герцогиня заказала дюжину разных туалетов, и Клеона, уже выразив свой протест, почувствовала, что ей больше нечего сказать.

— А теперь, мадам Бертен, — приказала старая леди, — найдите моей внучке что-нибудь, в чем она сможет ходить, пока не будут готовы платья для нее. Клянусь, мне стыдно показаться с ней, пока она в таком виде.

— Ваша светлость несправедливы, — промурлыкала мадам Бертен на своем ломаном английском. — Мадемуазель юна, привлекательна. Платья для нее не так важны, как для тех, кто уже миновал весну жизни.

— Одежда всегда важна! — отрезала бабушка Леони.

Мадам Бертен повела Клеону в маленькую комнату в глубине магазина. Там ее одели в одно из платьев нового фасона, который был последним криком моды в Париже: высокая талия, поднимающая грудь, и узкая прямая юбка до самого пола. Каким-то непостижимым образом это платье лучше подчеркивало фигуру, чем сшитое в талию.

— Eh bien![7]Этот фасон будто специально создан для вас, мадемуазель, — заметила мадам Бертен. — Было бы преступлением скрывать такую фигуру под тяжелыми нижними юбками и жесткой тафтой.

Клеона взглянула на себя в зеркало и онемела от изумления. До сих пор она и понятия не имела, что у нее грудь такой прекрасной формы, а тело, чуть виднеющееся сквозь тонкую ткань платья, так изящно и так пропорционально.

Принесли и капор, который не имел ничего общего с тем, в котором Клеона приехала в магазин. Этот был спереди больше фута высотой, с почти заметной тульей и украшен крошечными страусовыми перьями переливчато-синего цвета.

— C'est exquisite! — воскликнула мадам Бертен. — Mais regardez![8]У мадемуазель красивая кожа, я вижу это по ее шее и рукам, но кисти и лицо — quelle horreur![9]— на ее очаровательном носике есть даже веснушки!

— Моя внучка живет в Йоркшире, — сквозь зубы процедила герцогиня, словно это был некий ад, где место только безумцам.