Книга Австро-прусская война. 1866 год - Михаил Драгомиров
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первый чин, имеющий право на отдельную казенную повозку, есть полковой командир; но и он обязан возить вещи чинов полкового штаба. О распределении казенного обоза будет сказано ниже.
Материальная часть обоза во время кампании находилась в отличном состоянии: лошади здоровые, в теле; упряжь из свежей, надежной кожи; повозки в полной исправности.
Ландвер первого призыва представляет силу: 1) в 116 батальонов, организованных в трехбатальонные полки (исключая двух отдельных батальонов) — 118 900, 2) в 48 эскадронов (12 полков) — 7000 коней.
Пехотный ландвер не входил в состав действующей богемской армии, но кавалерийский служил наравне с кавалерийскими действующими полками.
Ландвер второго призыва состоит также из 116 батальонов, в 800 человек, что дает силу в 92 000; кроме того, в случае надобности, на каждый батальон может быть сформировано по эскадрону в 100 коней.
Подобная организация мыслима только при одном условии — при самом точном ведении списков как людям, обязанным поступать в ряды, так и тем, которые должны поставить лошадей по реквизиции. И эти списки ведутся исправно.
Из этого очерка видно, что в Пруссии сумели сочетать две, по-видимому, несовместимые вещи: высокую цивилизацию и военную систему, свойственную только низшим степеням цивилизации, при которой не только человек, но и имущество его, для военных целей пригодное, употребляется, в потребную минуту, для сформирования вооруженной силы. Осуществление этой системы в народе цивилизованном возможно было именно только при самой строгой законности и при изумительном единодушии всех органов высшей администрации. В этом последнем смысле Пруссия представляет явление исключительное: в ней различный ведомства поставлены друг к другу в такие отношения, которые во всяком другом месте повели бы к нескончаемым контрам и пререканиям. А там это сливается как бы в дружный стройный хор, направленный к преуспеянию общего отечественного дела.
Для примера укажу на организацию военного министерства: управление вооруженными силами представляет в Пруссии три совершенно независимые друг от друга отрасли: собственно военное министерство, заведующее хозяйством, комплектованием, одним словом — всем касающимся до материального благосостояния войск, в обширном значении этого слова; кабинет короля, заведующий производством в чины, наградами, переводом офицеров и т.п.; наконец, часть генерального штаба — передвижение войск, их образование, исторический и статистический отдел, и т.п.
Начальники помянутых частей независимы друг от друга, каждый из них имеет особый доклад у короля; а между тем ни о каких столкновениях слышно не было. Рядом с этим, между военным ведомством и администрациею железных дорог существует самая тесная связь; но из этого опять не выходило никаких недоумений.
Чувство долга и исполнительность в служебных обязанностях, до последних мелочей, составляют отличительные черты прусской армии, от самых низших до самых высших степеней военной иерархии. С первого взгляда кажется, что эта исполнительность доходит до мелочного и ненужного педантизма; но стоит несколько ближе вглядеться в отправления воинского организма, и тогда обнаружится, что это педантизм не безжизненный, что он у пруссаков дела не душит.
В солдатах прусской армии нет живости, отличающей француза, не столько, может быть, личной находчивости, порыва, способности к увлечению; но внутреннего порядка и упорства, стойкости даже и в тяжелых положениях, пожалуй, будет больше.
Первое, что поражает в прусской армии, это единство воззрений офицеров на все вопросы, касающиеся воинской нравственности. Что вам скажет один насчет данного вопроса дисциплины или известной служебной обязанности, то повторят десятки офицеров чуть не в тех же самых словах. Едва ли можно подметить в прусской армии прискорбное явление, которое иногда встречается в других армиях, что офицер, добровольно оставаясь на службе, в то же время как будто тяготится ею. О различии взглядов вследствие различия национальностей нет и речи, несмотря на попытки католических проповедников произвести его[4]. Всякий офицер, из какой бы провинции он ни происходил, есть прежде всего офицер, для которого, пока он остается на службе, воинский долг стоит выше национальных или каких бы то ни было воззрений. В прусской армии не встречается также господ, которые полагают, что должны служить только на число получаемых талеров, предоставляя, конечно, себе право определять то количество работы, которое они могут дать за это число талеров. Всякий понимает очень хорошо, что есть вещи, которые не подлежат оценке на талеры, или если и подлежат, то в вербовочных, а не в национальных армиях.
В эпоху 1848 г. в прусской армии начали появляться офицеры и солдаты, которые, нося военный мундир, в то же время относились с презрением к военному сословию; но тогдашний начальник кабинета короля, генерал Мантейфель, вовремя подметил эту заразу и пресек ее в начале. С тех пор о подобных явлениях в прусской армии нет и помина. Если и бывают исключения, то они крайне редки, да и не существуют продолжительно, благодаря офицерским судам, которые вошли в нравы и способствуют поддержанию единства взглядов и убеждений в офицерских обществах.
Немало способствует этому и порядок производства в первый офицерский чин. Могущий претендовать на производство по образованию и по общественному положению своего семейства заявляет желание конкурировать на производство по поступлении в часть. Если по собранным справкам окажется, что он представляет достаточные ручательства на то, чтобы быть порядочным офицером, его помещают отдельно от солдат и дают возможность приготовиться к экзамену. По выдержании экзамена, офицеры решают вопрос: можно ли претендента принять в их общество? В случае утвердительного решения и если вакансии есть, его представляют к производству.
Прусский офицер, как я уже сказал, исполняет мелочную формалистику службы без малейшего отступления; но в то же время он не упускает из вида и существенных обязанностей: следовательно, обряд не убивает дела, по той простой причине, что этот обряд в Пруссии у себя дома, что он есть произведение прусского национального духа. Здесь разгадка того, на первый взгляд, странного явления, что в Пруссии педантизм никого не возмущает, что он не поглощает там всего человека до такой степени, что за обрядом совершенно забывается дело. Рассматриваемый с этой стороны, прусский формализм является не чем-то напускным, взятым извне, а просто формой проявления закона в национальном костюме, если можно так выразиться. Всякий пруссак в душе педант, но педант последовательный, педант относительно не только других, но и себя, не только в том, что ему приятно, но и в том, что его лично стесняет.
В Пруссии и кондуктор железной дороги педант — то же знание дела, та же исполнительность и те же угловатые отрывочные приемы; и интендантский чиновник педант, ибо он… не пользуется; и властный человек тоже педант, ибо, раз получив убеждение о вреде произвола, он не дает разгуляться и своему произволу в таких даже случаях, в каких француз, например, считал бы его совершенно естественным и даже необходимым.
