Книга Песенка для Нерона - Том Холт

— Здесь, — сказал грек, — произошло следующее. У телеги отвалилось колесо, — хруст спиц под ударами большущей дубины указывал на замечательное внимание грека к мелочам. — Вы, бесполезный сброд, воспользовались этим, чтобы сбежать, задержавшись сперва, чтобы разделаться с этим храбрыми, верными воинами. Я со своими ребятами попытался остановить вас, поскольку мы люди законопослушные, но вы смели нас с дороги, похитив попутно молот и зубило. В общем, вот это я буду говорить, когда мне придется доложить о происшествии и потребовать компенсации убытков: два первоклассных полевых работника убиты, причинен ущерб одежде и имуществу, не забудем так же о молоте и зубиле, которые вы найдете в ящике с инструментами в задней части фургона. Если кого-нибудь из вас, жалких ублюдков, поймают, с его стороны было бы весьма любезно повторить то, что я сейчас сказал, хотя в любом случае ни один козел не поставит ваше слово выше моего, если вы так не сделаете. Пока этого не случилось, наслаждайтесь жизнью.

Что хорошо в Луции Домиции — он силен, как бык. Дайте ему молот, покажите цепь и считайте, что работа выполнена. Он как раз освободил последнего из наших попутчиков и облокотился на молот, отдыхая после очередного могучего удара, когда его позвал Грек (а точнее, нас — я держал зубило).

— Эй, — сказал он. — Вы двое.

Примерно с десяток членов нашей компании посмотрели на него с характерным выражение «кто, я?».

— Да, вы двое. Крысолицый типчик и здоровяк. Мы, случайно, не знакомы?

Говорил он по-гречески, но используй он латынь, то безусловно построил бы высказывание в грамматической форме, возможной только на этом языке: Вопрос, Предполагающий Ответ «Нет».

— Кто, мы? — сказал я. — Не думаю, господин.

Он нахмурился. Это было один из тех крепких типов с квадратными лицами, которые ухитряются выглядеть приветливо даже нахмурившись, но меня этим не проведешь.

— Херня, — сказал он. — Я уверен, что видел вас раньше. Такие уродливые рожи трудно забыть, — он еще сильнее насупился, а затем расхохотался. — Ну конечно, я знаю, кто вы. Вы — те двое жуликов, которые пытались обмишулить моего двоюродного брата Фрасилла на рыбном рынке. Я же помогал вас поймать.

Луций Домиций пригляделся к нему.

— О, — сказал он. — Правда?

— Точно-точно, — сказал Грек, ухмыляясь во всю ширину (а лицо у него было широченное, как я, кажется, уже говорил). — Это именно вы. Вот же проклятье. — Он потряс головой. Не думаю, чтобы он так веселился за всю свою жизнь, кроме как на публичных казнях. — До чего ж смешно было, когда эти идиоты-солдаты пробежали мимо бочки, за которой вы прятались. Если б я не сказал, куда смотреть, они бы сроду вас не нашли.

— Занятно, — сказал Луций Домиций.

Грек снова принялся реветь, как бык с коликами.

— Ох, это так смешно, что и словами не описать. Вот, — продолжал он, вытаскивая кошелек размером с гераклову мошонку и швыряя его нам, — забирайте, вы его заслужили, и спасибо за доставленное веселье. Порадовали старика.

У Луция Домиция был такой вид, как будто он с удовольствием оторвал бы Греку голову и сыграл ею в ручной мяч, но всему свое время и место.

— Благодарю тебя, — быстро сказал я, бросился вперед и схватил кошелек, прежде чем он передумал. — Время сваливать, — прошипел я Луцию Домицию, дернув его за волосы, и — как ни странно — он понял намек и последовал за мной.

Как только мы отошли на достаточное расстояние, то бросились бегом, сперва вниз по дороге, а потом свернули на еле заметную козью тропинку, которая вилась среди скал. Мы бежали, пока Луций Домиций не споткнулся о камень и не полетел на землю мордой вниз.

— Ладно, — сказал я, оглядываясь, — пока нормально. — И кстати, — добавил я, валясь наземь, как мешок с луком, — не я ли говорил, что все будет хорошо?

Луций Домиций употребил в мой адрес грубое выражение, совершенно неуместное. Я не обратил внимания, поскольку как раз открыл кошелек Грека. Прошло очень много времени с тех пор, как я видел столько денег в одном месте, не говоря уж о том, чтобы этим место была моя ладонь.

— Разве ты не видишь, — продолжал я, — это именно то, что я говорил тебе о философии и прочем дерьме? Твое дело — правильное настроение, а Судьба позаботится об остальном.

Луций Домиций покачал головой.

— Я ничего подобного не заметил, — сказал он. — Ты был жалок. В суде у тебя был вид плохо нашпигованной оливки.

— Я держал себя спокойно и с достоинством, — ответил я. — А что ты от меня ждал — что я встану и толкну речь? И вообще, не тебе меня критиковать. Ты сидел и хныкал.

— Я не хныкал.

— Нет, блин, ты хныкал. Мне было так стыдно, что я не знал, куда девать глаза. Нет, серьезно, если старые римские семьи слеплены из того же теста, что и ты, меня поражает, что мы не говорим по-карфагенски.

Он выдвинул физически невозможное предложение касательно моей головы и других частей тела, и я оставил его дуться в одиночестве. Прожив в обществе человека столько, сколько я провел с ним, научаешься не обращать внимания на некоторые вещи. С меня все это как с гуся вода, как говорится.

Самое странное — и я говорю чистую правду, клянусь — что я на самом деле всю дорогу знал, что это не конец. Я точно знал, что мы тем или иным способом выберемся, если не будем дергаться и дождемся, когда Бог вытащит все наши каштаны из огня. Стоическая ли это философия, или же пророческий дар, как у безумных старух, которые работают в оракулах — а то, может, какой добрый бог явился мне во сне и рассказал всю историю моей жизни, хотя я этого почему-то не помню. А может, ничего такого. Может, просто инстинкт. Но я знал, с той же неизбежностью, с какой сливы вызывают понос. Я всегда знал. В тот день, в Италии, когда умер Каллист… Ну, да. Наверное, я должен вам об этом рассказать. В смысле, сейчас для этого такой же подходящий момент, как и любой другой, если для подобного вообще бывают подходящие моменты. Правда в том, что я все время откладывал этот рассказ, потому что одна мысль о том дне угнетает меня, что уж говорить о необходимости описать его словами. Но я думаю, вам следует знать, как все было.

Готов поставить что угодно, вы гадаете, как так вышло, что подонок вроде меня и бывший император римлян оказались в одной компании, бродяжничая и обманом выманивая у честных людей их заработанные тяжким трудом деньги.

Перво-наперво, спрашиваете вы себя, что вообще может связывать двух таких разных людей?

Ну, это просто. Мы оба любили одного и того же человека, моего бедного брата Каллиста, да упокоится в мире его душа.

С точки зрения Луция Домиция все началось более или менее как игра. В те времена, должен сказать, он во всех возможных смыслах был другим человеком. Порождение своего окружения, как говорят философы, поскольку всю свою жизнь вроде как бы балансировал посередине: все что слева — это работа, все что справа — это удовольствие, и они никогда не смешивались. К работе относилось управление миром, или как минимум попытки делать вид, что он им управляет, пока Сенека и Бурр, головорез с бычьей шеей, крутили всеми делами — ну то есть, когда у них оставалось на это время между политическими играми и перебрасыванием пеньковым угощением с жуткой матерью Луция Домиция. Поэтому работа, конечно, была настоящей занозой в заднице: аудиенции, встречи, государственные приемы и попытки не отрубиться во время бесконечных религиозных церемоний, необходимость мило улыбаться послам какого-нибудь Царя Змеиного Народа и морозить яйца на февральском параде на Марсовом поле. Ну да — это получше, чем копать канавы или чистить курятники, но если вы не истинный старый римский аристократ с сушеными лавровыми листьями вместо мозгов, это тоже далеко не подарок. Тем временем на другом конце коридора располагалось удовольствие, и не просто удовольствие, как при игре в бабки или на гонках колесниц. Если вы последний из семьи Юлиев-Клавдиев, наследник таких глыб, как Тиберий и Гай Калигула, то вы просто обязаны соответствовать высочайшим стандартам развращенности. Этого от вас ждут наравне с умением носить тогу и декламировать Гомера. Когда вам приводят ливийский евнухов, одетых в козлиные шкуры и передвигающихся на карачках, вы просто не можете отвернуться и сказать: нет, нет, спасибо, я лучше книгу почитаю.