Книга Неизвестный Миль - Елена Миль

«Я тяжело переживала разлуку с детьми, но он буквально выпроводил меня из дома насильно и очень старался развлекать письмами, писал, как и обещал, почти каждый день. И был очень рад, когда я с новыми силами возвращалась домой.

29 сентября 1940 г.

Дорогая Паночка! Получил от тебя вчера открытку и очень был огорчен. Собственно говоря, я ожидал такой неприятности, все время думая, что тебе плохо или ты нездорова. Но думаю, что все уладится. Почему-то немного успокоился — может быть, потому, что получил открытку.

Самое главное — то, что ребята в порядке. Вадька даже поправился (чтобы не сглазить), кушает хорошо и гуляет. Татьяна тоже в порядке. Сегодня с ними провел весь день.

Вечером (после обеда) ездили в Политехнический музей, но опоздали.

Признаться откровенно, с завистью поглядываю на людей, у которых жены дома. Очень бы мы все хотели, чтобы ты набралась сил и здоровья.

Так себе и считай это задачей — долгом перед мужем и детьми. Собственно говоря, с голоду-то ведь у вас не помирают? А то, что купаться нельзя, так это через неделю будет можно. Только ты не принимай все близко к сердцу, расхлябанность на курорте — ну и черт с ней.

Ведь не ты там заведующая.

Солнце светит? море красивое? природа цветет? — ну и наслаждайся. А на сердитых воду возят.

Ты сходи на рынок — внизу, направо от санатория. Там всякая ерунда продается — я всегда с удовольствием там бродил. Купил там инжир (не сушеный), чуть от него не помер — потом 2 недели сушил у себя в палате. В горы одна не ходи, да и вдвоем ни к чему, уж лучше большой компанией.

А главное (это я на твоем бы месте делал), спи побольше.

А на пляже, наверно, груши продают… В общем, как хочешь, а приезжай здоровая, толстая и хорошая. А то не примем. Потому что у нас такая компания здесь собралась!

Последним Вадька подтягивается — тоже рожица круглая.

Деньги тебе зарабатываю на платья. В общем, жду хорошенькую жену.

Ну, пока, не хандри, развлекайся (в меру). Целую тебя крепко.

Твой Миша.

Еще одно письмо, которое показывает, как он волновался, если от меня не было письма:

Мы тебе писали в «Ахали Афон», и на «Кавказ», и в 4-й корпус, ив 1-й корпус, и простое верхний Санаторий — одним словом, по последнему конверту, так что ты, походив по 111 палатам 2 корпусов, да еще зайдя на почту, сможешь собрать целую коллекцию писем от того дурня, что каждый день пишет.

Отпуск у меня не предвидится. Устал я очень — дни летят, не успеваю оглядеться. Так, работаю как машина. Жизнь однообразная — единственная надежда, что с курорта приедет молодая жена — немножко развлекусь. Зафрахтовал даже билеты в театр.

Сам он редко бывал в отпуске, раз в 3–4 года, а меня отправлял перед войной каждый год. Он меня очень любил, часто рисовал.

В письмах М.Л. часто просил меня прислать фотокарточку, но только такую, чтобы ему очень понравилась, — он хотел, чтобы я снялась у хорошего фотографа. Очень любил все изящное, красивое и хотел, чтобы и последняя черточка во мне ему нравилась.

Когда мы впервые приехали в Москву, то нам на троих дали комнату в 6 квадратных метров, и если у Миши оставались на ночь друзья по работе, то они ночевали под столом. Потом нам дали другую комнату — 10 метров, в ней мы жили впятером: с дочкой, сыном и няней (туда же мы втиснули маленькую детскую кроватку). А когда мы получили маленькую двухкомнатную квартиру на Бакунинской, это показалось нам счастьем, теперь уже к нам приезжали и останавливались наши друзья, бывшие студенты. Чего там только, каких только тварей не было… и мыши, и даже крысы, на которые устраивались побоища, били крыс чем попало.

Нашу жизнь он старался скрасить, сделать приятнее. Помню, в очередной раз я не хотела ехать в санаторий, а он меня буквально выпроводил. Посылал меня отдыхать одну, без детей каждый год.

Когда я приехала из санатория, он привез меня в новую квартиру, на столе белая скатерть, цветы, все так празднично, дети здоровы. Когда только он находил для этого силы?»

На фронт!

1941 год. Началась война. Рано утром 22 июля Михаил Леонтьевич отправил семью к родным в Самару. Пана уехала с двумя детьми — пятилетним Вадиком и десятилетней Таней. Но, увы, они там были лишними. Промучившись месяц с небольшим, они с мытарствами уехали обратно в Москву, на дачу в Ильинское, которую снимали по Казанской железной дороге. Купили по коммерческой цене прекрасной любительской колбасы, белых булок, наелись досыта и стали ждать Мишу. Приехав, он страшно удивился и обрадовался возвращению семейства.

В августе ему предстояло отправиться на фронт с автожирами, где он должен был пробыть до октября. В этот день М.Л. рано утром уехал на завод. Пана с детьми тоже приехали на станцию Ухтомская к 11 часам проводить его. Дети резвились и немного шумели, было неловко за них. Все еще были спокойны и не осознавали до конца, что идет война.

В этот день М. Л. Миль вылетел на фронт с пятью автожирами А-7 в качестве инженера-лейтенанта авто-жирной корректировочной эскадрильи. Еще до войны в 1936 году эти автожиры конструкции Н. И. Камова выпускались небольшой серией. В 1941 году в мае были проведены испытания в горах Тянь-Шаня. На автожире было установлено стрелковое вооружение и пушка. Михаил участвовал в проектировании, летных испытаниях и доводке автожира и активно добивался, чтобы автожиры были отправлены на фронт.

Предполагали, что с автожиров можно корректировать огонь тяжелой артиллерии. Но быстро выяснилось, что автожиры для этих целей непригодны — производят много шума и не могут летать без прикрытия истребителей. Но ночные полеты в ближайший тыл врага они проводили, и с августа по октябрь 1941 года эскадрилья провела 20 вылетов.

Автожиры взлетали с прифронтового аэродрома, который представлял собой небольшую полянку, совершили несколько удачных боевых вылетов в тыл противника, доставляя партизанам медикаменты и боеприпасы. Они летали преимущественно ночью, на небольшой высоте, и их было трудно обнаружить.

Михаила Леонтьевича никогда не останавливала опасность, если это было необходимо. Этот небольшой человек, изнеженный, бросался туда, где можно было что-то нужное подсмотреть, что-то узнать.

Под Ельней, когда фронт отступил, ему пришлось бросить автожиры. Группа прикрытия, состоящая из автоматчиков, их бросила, сказав: «Выбирайтесь сами». Но он остановил панику, нашел полуторку, отрубил с механиком мотор, и часть машины они вывезли из окружения.

В октябре 1941 года ему приказали вернуться в Москву.

От семьи приходили письма. Он всегда отвечал с фронта.

1941 год

Милый, дорогой Мишута! Прости, что пишу карандашом, получили твою посылку, привез Зайцев, дети очень рады, особенно яблокам, они так вкусно пахли. Дорогой Миша, ты чем-то, видно, удручен, и твое рабочее настроение, видимо, испарилось, не огорчайся, это тебя, видимо, временные неувязки обескураживают. Жизнь ведь кривая, никогда она ровной не бывает. Вы работаете по-настоящему, не ради денег* не ради почета, а ради самого существования нас всех.