Книга Немецкие бомбардировщики в небе Европы. Дневник офицера люфтваффе. 1940-1941 - Готфрид Леске

Оберлейтенант Фримель сказал, что мы на месте. Сейчас, прямо сейчас нам надо пикировать. Я бросаю машину все ниже и ниже. Прожектора прокалывают небо, все белым-бело. Они формируют что-то вроде второго слоя облаков над облаками. Проходим облачность. Пуцке открыл люки. Он уже ложится на днище машины. Рука оберлейтенанта на сбросе. Потом слышу через переговорник, как Пуцке считает. Потом он докладывает, что боезапас лег точно в цель.

Зенитки бьют все ближе и ближе. Оберлейтенант приказал как можно быстрее брать выше, чтобы выйти из зоны действия зениток. Сначала я даже не понял, что именно изменилось. Смотрю на приборы. Все нормально. Но я знаю, что-то произошло. Наконец понимаю: изменился звук моторов. В то же мгновение чувствую, что машина кренится на правый борт. Что-то не в порядке. Да, так и есть. Что-то случилось с правым мотором. Обороты 2100… 2000… 1800… 1400. Потом правый мотор встал совсем. Ладно, могло быть хуже. Я сумею вылезти отсюда и на одном моторе. Будь только у нас скорость побольше. Мы все еще в зоне действия зениток. Оберлейтенант тоже следит за оборотами. Чувствую, он избегает смотреть на меня. Я знаю, что он думает, и он знает, что думаю я. Если бы у нас была побольше высота, мы легко спланировали бы назад через этот чертов Канал. Но успеем ли мы набрать достаточную высоту, пока зенитки нас не сняли? А если нет – нам что, прыгать? На вражескую территорию? Не слишком приятные мысли.

Планируем. Но страшно медленно. Нам всем кажется – гораздо медленнее, чем на самом деле. Несколько минут, они показались нам вечностью, мы находились в конусе прожекторов, а вокруг – сплошные разрывы зениток.

Смотрю на высотомер. 4200 метров. Должно бы наступить облегчение, но почему-то не наступает. Я чувствую, что опасность еще не миновала. Углом глаза наблюдаю за оберлейтенантом. Он тоже все еще серьезен и напряжен. Хотя прожектора нас уже не видят и зенитки достать не могут. У нас у обоих такое чувство, что это дело еще не кончилось.

И вот зачихал левый мотор. Обороты 2200… 1700… потом 1400…Что за чертовщина с этим проклятым мотором?! Я газую… отпускаю… газую опять. Повторяю несколько раз. Иногда помогает, мотор немного разгоняется. Газ… отпускаю… газ… отпускаю… Все, встал.

Мы падаем. Падаем очень быстро. 3800… 3600… 3000…. Снизились до 2300 метров. Оберлейтенант Фримель отдает команду экипажу подготовиться к прыжку. Он прав, конечно. Делать больше нечего. Наш добрый старый «хейнкель» развалится на куски где-то посреди этой проклятой Англии. Продолжаю попытки. Как автомат. Газ… отпустил… газ… отпустил. Голова пытается найти какой-нибудь выход. Это тоже автоматически, потому что я точно знаю, что ничего другого не придумаю.

Продолжаем падать. Хорошо хоть, что идем в густом тумане. Иначе томми сняли бы нас из любой берданки.

Чувствую на плече руку оберлейтенанта Фримеля. Он не говорит ничего, но я понимаю. Это знак. И в этот момент, в этот самый момент, я слышу что-то похожее на рокот. Смотрю на обороты. Это заработал левый мотор. Потом мы долго обсуждали, пытались понять, почему же он все-таки заработал. Вероятно, потому, что мы спустились в более теплые слои воздуха. Но это, конечно, только догадка.

Ну вот, обороты начали медленно повышаться. Очень медленно поднимаемся. Вскоре вышли на 3800 метров. Этого в любом случае достаточно, чтобы перелезть через Канал. Если ты на той стороне, то можешь совершить вынужденную посадку где угодно. Это проще простого. Слышу свист в переговорник. Это оберлейтенант. Он насвистывает только в особенно хорошем настроении.

А потом все заработало как часы. Точно на середине Канала – вот смех-то! – заработал правый мотор. Ну дела! Мы вернулись как ни в чем не бывало. Как все-таки много иногда решают секунды. Вот если бы у нас левый мотор стоял на несколько секунд дольше, мы бы выпрыгнули над Англией и сейчас, скорее всего, сидели бы в лагере.

Потом, когда мы пришли в столовую, оберлейтенант Фримель смеясь сказал, что нам надо бы молчать насчет всей этой истории. «Они могут подумать, будто мы все наврали». Но он не шутил. Конечно, он рапортовал командиру. Машина должна быть перепроверена со всей тщательностью. И копия рапорта была переправлена в Берлин, чтобы проблема была исследована прямо на заводе.

Размышляя обо всем этом, я собрался было написать о том, о чем обычно думаешь в момент предельной опасности. Так вот, хотя событию этому всего несколько часов, мне кажется, я совершенно забыл, о чем думал. Может быть, смогу изложить это так: если я и думал о чем-то в те мгновения, то все это забыл. Но я не верю, что думал о чем-то особенном. Помню, автоматически исполнял то, чему меня учили в Гатове. В такие моменты настоящий пилот на самом деле становится частью своей машины. Да, я уверен, что не думал ни о чем особенном. И уж точно, вся моя жизнь не проходила передо мной, как пишут в книгах. Я не думал о Лизелотте. Не думал об Эльзе.

9–13 июля 1940 г.
В ОЖИДАНИИ ВТОРЖЕНИЯ

Капрал Вильгельм Ледерер, наш радист и один из лучших моих друзей за всю жизнь, получил Железный крест первого класса.

Сообщение пришло от Высшего командования сегодня днем. Главный вызвал его на командный пункт, зачитал приказ и прицепил крест ему на грудь. Это дело надо было соответственно отметить. Оберлейтенант Фримель присоединился к нашему празднику на минуту, хотя обычно не сидит с нами. С его стороны это было очень достойно. Для командира машины вряд ли слишком приятно, когда летчик из его экипажа получает крест, а он нет. Но оберлейтенант не выказал и тени зависти. Он настоящий товарищ. Он такой, как мы.

На самом деле крест Ледерера за довольно давнее дело, еще до нашего экипажа. Это было во время боев над Скапа-Флоу, в начале марта. Ледерер говорит, что он уже почти забыл, что там было. Наверное, так оно и есть, он никогда не бахвалится. В самом деле, это даже смешно, как долго они присваивали ему этот крест. Наверное, какой-нибудь штабной писарь просто забыл об этом деле или сунул его в другие бумаги. Эти бюрократы тянут время до бесконечности. Надо их время от времени сажать в самолет, чтобы они почувствовали, что такое скорость.

Но я хочу рассказать историю Ледерера. Один из командиров слышал ее раньше. По этому случаю он пересказал ее нам; она так замечательна, что я решил записать ее точно так, как запомнил.

«Юнкерс», на котором Ледерер был радистом, принимал участие в большом налете на Скапа-Флоу. Уже стемнело, но все небо было освещено сотнями лучей, рыщущих в поисках наших самолетов. Да и зениток было более чем достаточно. А потом еще напали английские истребители. В общем, было жарковато. Наконец нашему «юнкерсу» удалось нырнуть в облако. Они потеряли связь со своей эскадрильей. Дойти до цели не было ни малейшей возможности. Командир это понял и принял единственно правильное решение. Он отдал приказ возвращаться домой.

Но тут нос самолета затрясло, а хвост пустился выписывать круги. Как говорит Ледерер, его не волновало, что происходит с самолетом. Его дело было следить, чтобы рация работала. Он преподносит все так, будто это самое обычное дело на свете. Но если ясно представить себе эту ситуацию, становится понятно, что нервы должны быть железными. Конечно, когда я занят своим делом, тоже не смотрю, что вокруг происходит, но ведь я на ручке. Радио совсем другое дело. Наверное, не слишком приятно постоянно сидеть ко всем спиной. Я хочу сказать, вот если бы я сидел за своим радио, а с нашим самолетом вдруг происходит такое, хватило бы мне нервов даже не оглянуться? Я не уверен.