Книга Нам здесь жить - Валерий Елманов

Чуть поколебавшись, Улан мягко положил ему руку на плечо и попросил:

— Ты прости, что напомнил. Я ж не знал, — и, горько усмехнувшись, добавил: — А я свою маму вообще не помню — при родах умерла. Да и отца три года назад тоже потерял.

— Ничего себе, — присвистнул Петр, удивляясь, как схожи их судьбы. — Слушай, и у меня тоже отца убили и тоже примерно три года назад, — он замялся и неловко осведомился: — А ты правда на меня не сердишься… ну, за узбека, монгола…

— А также за синего драгуна и зеленого кирасира, — с улыбкой подхватил Буланов. — Конечно, нет. И насчет твоих пробежек по моему буддизму тоже. У тебя все так забавно получается, так что бегай и дальше сколько хочешь.

— Ладно, уговорил, — весело махнул рукой Сангре. — оставлю тебя в прежнем высоком звании сарацина и нехристя. Но с условием.

Улан вопросительно уставился на Петра.

— А условие такое, — торжественно произнес тот. — Все должно быть обоюдно. А то, получается, я на тебя всяко разно, а ты в ответ молчок. Так не годится. А посему, милый желтый жандарм, я тебя умоляю в отношении меня забыть за свою природную вежливость.

— Ты ж знаешь, я практически не матерюсь, — смутился Улан. — Да и вообще предпочитаю ни с кем не ругаться.

— Я и не говорю ругаться, — пояснил Сангре. — Огрызнись, пускай полушутливо. А то у нас получается игра в одни ворота.

— Чёрт с тобой, паршивый одессит, — усмехнулся Улан, — ты и мертвого уболтаешь.

— О! — возликовал Петр. — Ведь можешь, когда захочешь. Це дило! Ну, теперь держись, басурманская морда!

— И ты держись, униат поганый, — усмехнулся Улан.

А через каких-то пару месяцев их в Академии звали не иначе, как друзья — не разлей вода…

Глава 4. Колхоз «Лесная глухомань»

…И вот теперь Сангре сам вдруг ни с того, ни с сего напоминает, чтобы Улан его одергивал. Есть чему подивиться.

— С чего это ты вдруг? Решил новую жизнь начать?

— С того, что…, — замялся Петр, но договорить не успел — в этот миг дверь вновь отворилась и вошла девушка.

Выглядела она довольно-таки миловидно, но обряжена была в какую-то непонятную мешковатую одежду, выглядевшую еще более чудно, чем та, что на здоровяке или на Сангре. Да и чистотой её наряд не блистал — на сарафане какие-то пятна, а лапти вообще в грязи. Мало того, грязь, как ощутил Улан, явно припахивала чем-то неприятным и как бы не навозом.

— А вот и сестра милосердия, — облегченно заулыбавшись, представил ее Сангре. — Прошу любить и жаловать: Заряница свет Щавелевна.

— Кто?! — удивился Улан.

— Щавелевна, — невозмутимо повторил Петр и… заторопился уходить, пояснив, что лучше им потолковать обо всем как следует попозже, после очередного медицинского обследования. И он, заговорщически приложив палец к губам, торопливо удалился.

Обследование заключалось в стандартной процедуре смены повязок, но говор у сестры милосердия оказался каким-то неправильным.

— Шибко болит али как? Тута не дергает, не можжит? А здеся? А ежели надавлю, чуется?

Порою же она и вовсе употребляла столь архаичные выражения, что Улан понимал их с трудом.

Кстати, бинтов у девушки не было. Так, тряпочки. Правда чистые, пусть и не белые. Таблетки у нее тоже отсутствовали. Во всяком случае, Улана ими попотчевать она не сподобилась. Да и к элементарным требованием гигиены, судя по посуде для отваров — глиняным закопченным горшкам — она относилась спустя рукава.

Сами настои, коими она принялась потчевать раненого, оказались не очень-то приятными на вкус — горьковатыми, неприятно пахнущими, но Улан не перечил и послушно их выпил. Зато еда, которой его накормили, оказалась весьма и весьма. Томимый лютым голодом, он с огромным аппетитом слопал и пару ломтей душистого теплого хлеба, не иначе как свежего завоза, выхлебал чашку наваристого бульона и просительно уставился на девушку.

— Будя, — проворчала она. — По первости много нельзя — брюхо вспучит.

Настаивать на добавке больной не стал — медицине виднее. Поблагодарил и все. Но его глаза смотрели на нее столь выразительно, что она сама сжалилась, отломила кусок от краюхи хлеба и сунула ему.

— На-ка, пощипывай помалу, ежели невтерпеж станет, — и, стоя подле двери, неожиданно осведомилась. — А ты и вправду не татарин?

Улан опешил. То Петр, теперь деваха. С чего это у них всех такой бзик? Но ответил вежливо:

— Я — калмык.

Лицо девушки как-то просветлело, она улыбнулась и почти весело заявила:

— Ладноть, вечером, так и быть, поболе ушицы налью.

«А если б я татарином был, не налила?» — не понял Улан, но уточнять не стал. Подумать о прочих странностях у него тоже не вышло — быстро сморило, и проснулся он только заслышав скрип открывшейся двери. Улан открыл глаза и увидел на пороге Петра.

Только теперь Улан обратил внимание на то, что выглядела не совсем обычно не только одежда его друга, но и он сам. Во всяком случае Улан никогда еще не видел Петра столь серьезным, озабоченным и… слегка смущенным. Даже обычной ироничной усмешки на губах не наблюдалось. С чего бы?

Имелись настораживающие нюансы и в их разговоре. Нет, поначалу все было в порядке — Сангре вновь засыпал Улана вопросами о самочувствии, но едва их запас кончился, как он замялся и, после паузы, явно не зная, что сказать, поинтересовался:

— Как тебе мой прикид? — и он, гордо подбоченившись, одернул на себе потрепанную безрукавку.

— Круто, — оценил Улан. — Судя по всему, раритет.

— Точно, — весело заулыбался Петр. — Лапсердак «а-ля Глеб Жеглов». Отстоял длиннющую очередь на распродаже вещдоков на Петровке, но не жалею. На спине след от топора самого Горбатого. А если относительно серьезно, то я тут по совместительству в один клуб любителей кузнечного дела устроился. «Куй с нами» называется. Вот и урвал по блату. Штаны тоже достались круче некуда, одни в Одессе. Последний писк моды: галифе наизнанку. Размерчик, правда, слегка подгулял, но зато можно не переодеваясь подрабатывать пугалом на огороде.

Улан кивнул и поинтересовался:

— А мы вообще где находимся?

Сангре мгновенно стушевался, явно придя в затруднение от, казалось бы, вполне безобидного вопроса, почесал в затылке, и, неопределенно покрутив пальцами в воздухе, выдавил неуверенно:

— Ну, скажем, в деревне Липневке, в колхозе «Лесная глухомань».

Загадочный ответ друга удивил. Ладно, название. С ним понятно — капитан Блад в очередной раз изгаляется. Но Улан за несколько месяцев проживания в этих краях вообще ничего не слыхал ни о каком колхозе. Или Петр имел в виду что-то другое? Об этом он и спросил, заодно уточнив, как они сюда попали.

— Да обычным макаром, — отмахнулся Петр. — Девица, что отсюда сейчас вышла, неподалеку от нас охотничьи ловушки проверяла, вот и… Вначале испугалась, убежала куда-то. Я уж подумал все, труба нам с тобой. А она, оказывается, в деревню за помощью ломанулась — брата приволокла и прочих мужиков. Поначалу, правда, они нас за московских раз… — он осекся и махнул рукой. — Словом, неважно. Позже разобрались и к себе в деревню доставили. Но тут вот какая петрушка получилась… — протянул он, но продолжать не стал и вновь умолк, сосредоточенно разминая в руке хлебную крошку, прихваченную со стола.