Книга Записки офицера "Смерша". В походах и рейдах гвардейского кавалерийского полка. 1941-1945 - Олег Ивановский

Человек шел по мосту. Шел не маскируясь, открыто, но осторожно. Перешел на нашу сторону моста, сошел с него, постоял минуту-две. Оглядываясь по сторонам, подошел к мачте, что стояла у моста. Я скорее догадался, чем увидел, что у мачты он открыл ящичек с нашим государственным флагом. В тишине резко прозвучал треск разрываемой ткани. Ну, это уж слишком! Мелькнула мысль: «А что, если он сейчас уйдет? Что тогда?» Стало сразу жарко. Нужно было что-то предпринимать. Притянул голову Юсова к себе, зашептал ему на ухо, от волнения путая слова:

— Лежи здесь, следи. Я отползу ближе к реке, огнем отсеку, если обратно на мост пойдет… Если сюда, по дороге, подпусти на штык, понял? И окликни шепотом, тихо, как учили…

Стараясь чуть не зарыться носом в весеннюю, еще не просохшую землю, я пополз по канаве, заросшей кустами, шедшей от нашей «берлоги» к берегу. Мост оставался правее. Прополз метров десять, замер, тихонько поднял голову: где он? Силуэт нарушителя виднелся отчетливо на фоне неба все там, около мачты. Зачем ему понадобилось отрывать наш флаг? Зачем он перешел на нашу сторону?

Пополз дальше. Вроде слышнее стало тихое, мирное побулькивание воды в Сане. Нарушитель медленно, очень медленно пошел по дороге к тому месту, где остался Юсов. Я понял, что ползти дальше смысла нет, пусть пройдет еще шагов тридцать — сорок, и я окажусь между ним и мостом. Только бы Юсов раньше времени не спугнул, не выдал себя.

Человек шел не пригибаясь, медленно, словно на прогулке. И тут… какой-то сдавленный и отнюдь не властно-четкий возглас: «…ой…» Это все, что «осталось» у напарника от грозного и властного «стой!».

Нарушитель отпрянул от кустов, громко вскрикнул. Почти тут же я вскочил, пробежал два-три десятка метров, встал за спиной человека, выставив вперед штык.

— Руки! Брось оружие!

— Ниц сброи, то-товаришу, не маю сброи, ниц! — не очень твердо, но излишне, как мне показалось, громко ответил задержанный.

— Юсов, обыщи!

На той стороне послышались голоса, какая-то возня. Положив нарушителя лицом вниз на землю и оставив Юсова около него, я пошел к секретному пню.

Там было телефонное гнездо для связи с заставой. Доложил дежурному о задержании. Поскольку мы здесь себя уже раскрыли, да и время наряда подходило к концу, дежурный разрешил задержанного конвоировать на заставу нам самим.

Кем он оказался? Узнать об этом не довелось. Утром дежурный поднял меня с койки:

— Вставай! Быстро к начальнику…

— Товарищ начальник заставы, пограничник…

— Вольно, вольно! Молодцы вы с Юсовым. Поздравляю с первым задержанием. Поспешили только. Может быть, за ним еще бы гости пожаловали. Ну, ничего… А вам вот, сюрприз!

Начальник заставы протянул мне листок бумаги. Это была телефонограмма из Перемышля, из штаба отряда:

«Пограничника Ивановского ОТ. откомандировать в штаб отряда для отправки в школу МНС (младшего начсостава. — О. И.) служебного собаководства. Начальник штаба отряда капитан Агейчик».

Перекусив, сдав оружие и получив нужные документы, я на заехавшей из комендатуры машине уехал в Перемышль.

Это было 12 апреля 1941 года, около 9 часов утра. Этот день подарил мне жизнь.

Своей, так и не успевшей стать родной, «девятки» я больше не видел. Не видел ни одного человека, служившего в то время на ней. И конечно, не думалось в тот день, что на границе мне больше служить не придется.

Прибыв в Перемышль и встретившись со своими будущими товарищами и командирами, мы, получив на одной из застав собак, выехали в город Коломыю — небольшой городок, районный центр Станиславской области, на левом берегу реки Прут. Собаку мне дали хорошую, рослую немецкую овчарку, звали ее Ашкарт. Мы учились сами и учили своих собак. Занятия были интересными, очень хотелось стать хорошим, квалифицированным дрессировщиком и сделать из Ашкарта совершенство розыскной техники.

Незаметно проходили, вернее, пробегали дни. Именно пробегали! Распорядок дня выглядел примерно так: в 7 часов — подъем, бегом на зарядку, на зарядке — бегом, с зарядки бегом на собачью кухню, оттуда с бачками с едой бегом к собакам в вольеры на уборку и кормежку, с уборки с пустыми бачками бегом на собачью кухню и бегом в казарму. Умывшись — бегом на завтрак и с завтрака бегом на занятия. Да и на занятиях почти все «уроки» на бегу. Даже на территории школы в часы свободные от занятий разрешалось ходить или строевым шагом, или бежать. Так нужно было для работы на границе.

Незаметно пролетела весна… В конце мая случилась большая неприятность: несколько собак заболели чумой. Происшествие серьезное. Не дай бог разрастется эпидемия — весь учебный план насмарку, а то и собак потеряешь. Командование школы решило наш взвод вместе с собаками и всем хозяйством временно расположить за Прутом на самой окраине города. Помещения там были и для курсантов, и для собак. Кое-что, правда, пришлось дооборудовать. В этом «филиале» занятия продолжались. К счастью, случаев чумы больше не было.

Стоял жаркий сухой июнь. Неподалеку от нас с месяц, а может быть и раньше, какая-то воинская часть начала оборудовать небольшой аэродром. На краю поля построили ангар, и мы несколько раз видели, как на трехтонках — ЗИСах, основных довоенных грузовых автомобилях (а их и было-то, легендарных: полуторка — газик и трехтонка — ЗИС), в этот ангар завозили в решетчатых длинных ящиках темно-зеленые авиабомбы.

— Учебные, наверное, вот прилетят самолеты, посмотрим, как они их швырять будут!

— Да, дадут тебе посмотреть, держи карман шире. Небось ночью будут. Да и зачем? Кого бомбить-то? Воевать учиться, что ли? С кем?

Мелькнула, правда, мысль: аэродромчик-то маленький, никакой бомбардировщик не сядет и не взлетит с такого. Так зачем же здесь, почти рядом с границей, делать склад бомб? А через несколько дней прилетел двукрылый истребитель — «ястребок», покружился раза три над городом и сел на «наш» аэродром. Событию этому мы значения большого не придали.

Ашкарт мой учился прилежно. Единственный, пожалуй, его недостаток: был чересчур злобен и агрессивен при задержании «нарушителя». Было такое упражнение. Все, кому выпадало «счастье» играть роль задерживаемого, второй раз под моего Ашкарта идти категорически отказывались: «Ну его к лешему, зверюгу этого!»

Но ко мне Ашкарт привык быстро, и мы с ним подружились. Приподнимал он, правда, чуть-чуть верхнюю губу, показывая крепкие белые клыки и тихонько ворчал, когда я вытаскивал у него из-под носа из бачка с жиденькой кашицей попавшую туда кость. Ее он получал на закуску. А так мы жили мирно, друг на друга не обижались. Представлял я себе, как с таким красавцем, рослым, сильным, я, закончив учебу, приеду на свою заставу, на зависть всем и каждому…

В первых числах июня, получив увольнительную, мы — трое курсантов — решили пойти в город сфотографироваться, послать карточки домой, ну и, между прочим, купить на негустое курсантское денежное довольствие в какой-нибудь маленькой лавочке по белой булочке да выпить по маленькой бутылочке с фарфоровой пробкой на пружинной застежке ситро местного приготовления. Это была, пожалуй, максимальная роскошь, которую мы могли себе позволить.