Книга Асти Спуманте. Первое дело графини Апраксиной - Юлия Вознесенская

— Это так. Русские женщины не умеют пользоваться румянами и, выехав на Запад, не сразу этому научаются. Можно предположить, что Неизвестная приехала из России недавно и что там она принадлежала не к тому кругу женщин, которых специально обучают пользоваться косметикой. То есть она не актриса, она не из «новых русских» и уж тем более не «ласточка». И еще одно: в Мюнхене у нее не нашлось подруги, которая научила бы ее правильно накладывать макияж, что снимает подозрения с Ады фон Кёнигзедлер. Или же подруга находила удовольствие, наблюдая промахи Неизвестной по части макияжа, — что как раз наводит на подозрения в адрес Ады фон Кёнигзедлер.

Инспектор понимающе кивнул.

— А теперь, — продолжала Апраксина, — обратите внимание на серьги покойной: это пластмасса и сталь — либо дурной вкус и дешевка, либо последний писк моды. Да-да, законодатели мод заставляют и самых богатых женщин носить пластмассу и сталь: знаменитая мадам Шанель, поднявшаяся из низов, получала особенное удовольствие, вынуждая аристократок носить искусственные жемчуга. А вот на шее у Неизвестной изумительное украшение, похожее на роскошный ошейник: это серебряная чеканка с бирюзой, явный Восток. Женщина со вкусом не надела бы на себя два столь разностильных украшения.

Инспектор встрепенулся.

— Хотите взглянуть на этот ошейник, графиня? Он у меня с собой. — Миллер извлек из портфеля коричневый бумажный пакет и протянул его Апраксиной. Она наклонила пакет, и на стол с резким звоном выпали две половинки серебряного обруча.

— Почему он распилен надвое?

— Обруч оказался несъемным, пришлось его распилить.

— Любопытно: так он был запаян прямо на шее Неизвестной? Татарщина какая-то!

— Вы ставите под сомнение ее русское происхождение?

— Отнюдь. Хотя одна старая грымза вроде меня как-то сострила: «Поскреби русского и найдешь татарина».

— Может быть, Неизвестная принадлежала к семье с сохранившимися древними русскими традициями? — предположил Миллер.

— Оставьте, инспектор! Не было у русских таких диких традиций. Скорее, это какой-то романтический обряд, а не национальный. Например, символ верности до гроба — вместо обмена кольцами при церковном венчании. Кстати, таким же обрядом может быть и питье «Асти спуманте» перед самоубийством — если это самоубийство. Не для храбрости же она пила это легкое вино: тут были бы уместней коньяк или водка.

— Питье «Асти спуманте» из стаканчика для чистки зубов — фантастический обряд! Чего только не выдумают эти русские…

Графиня покатилась со смеху и замахала на инспектора руками.

— Ох, инспектор, как вы умеете меня насмешить! — Отсмеявшись, она добавила: — Бедный Осип Мандельштам, как ему не везет!

— Это кто такой? Тоже русский эмигрант?

— К сожалению, нет. Это крупный русский поэт, написавший стихи про «Асти спуманте». Сам он погиб в сталинских лагерях. Его посадили за стихи о Сталине: «Что ни казнь у него, то малина, и широкая грудь осетина», — она прочла стихи по-русски и затем перевела на немецкий.

— Странные стихи. И за это Сталин отправил человека в концлагерь? «Что ни казнь у него, то малина» — это что, какая-то аллегория, которую я не понял, или у Сталина была аллергия на малину и его болезнь скрывали от народа?

— Ох, инспектор, вы меня сегодня определенно уморите! Вот и переводчики этих стихов на Западе тоже немедленно запутались. В первом издании стихотворений Мандельштама в Америке они снабдили их примечанием, где говорилось, что у осетин существовал обряд «жевания сухой малины после победы над врагом». На самом деле Сталин был не осетин, а грузин, и даже, говорят, мингрел — это небольшая народность в Западной Грузии. И малина-ягода тут тоже совершенно ни при чем: «малина» на языке уголовников означает пир, праздник, а также правящий совет преступного мира. Мандельштам, конечно, имел в виду одно из этих значений.

— Ну а что же с «Асти спуманте»?

— А это из другого стихотворения Мандельштама, очень популярного у современной русской интеллигенции. В нем он писал о недоступных радостях западного мира: о розах в машине «ролс-ройса», савойских соснах, альпийских сливках и тому подобном. Кончалось стихотворение так:

Я пью, но еще не придумал,

из двух выбираю одно —

душистое «Асти спуманте»

иль папского замка вино.

Многие, попав на Запад, буквально причащались этим вином. Я знаю русские семьи, в которых «Асти спуманте» уже многие годы остается любимым алкогольным напитком. Моя подруга Альбина до сих пор постоянно подает его на своих приемах, но, разумеется, не в пластмассовых стаканах.

— Как все это ново и необычно для меня, дорогая графиня! Вот почему я всегда настаиваю, чтобы для расследования «русских дел» приглашали именно вас. И как обидно, что полиция не может оплачивать ваши труды по заслугам! — Инспектор уже два года, с тех пор, как Апраксина вышла на пенсию, сокрушался, что графиню официально приглашают к ведению дел только в качестве переводчицы с мизерным почасовым вознаграждением.

— Оставьте, инспектор!

— Увы, придется. У меня еще один вопрос относительно вина: почему покойная привезла его с собой? Она что, боялась, что в ресторане отеля не найдется вино любимой марки?

— Ответов может быть несколько. Она могла запастись вином из экономии: в отеле пришлось бы заплатить значительно дороже, чем она заплатила в магазине «Альди». Но оно могло быть просто куплено заранее для этого торжественного дня, если это было запланированное самоубийство.

— Торжественный день самоубийства? Не понял.

— День, назначенный для самоубийства, — это для романтической натуры день торжественного окончания жизни. Бедная язычница не подозревала, чем окончится это торжество.

— Как это «не подозревала»? Или, вы думаете, графиня, она надеялась, что ее спасут, и просто хотела попугать кого-то?

— Ох, инспектор, неужели вы думаете, что для бедной Неизвестной все уже кончилось с самоубийством? Все еще только-только начинается…

— Вы говорите о загробной ее участи, графиня? — проникновенно уточнил Миллер.

— Вот именно.

— Да, это страшно… Просто удивительно, как мало люди думают о своем вечном будущем! Собираясь умереть, Неизвестная накрасилась, чтобы быть красивой в гробу, но почти наверняка не думала о том, что ее ожидает за гробом. А может быть, она просто психически неуравновешенный человек? Я полагаю, что лишь психически ненормальный человек может думать перед самоубийством о таких пустяках, как выбор подходящего вина и этот, как его… макияж.

— Самоубийство, инспектор, само по себе признак болезни души. Или болезненного озлобления. Кому-то она, может быть, хотела досадить своей смертью — мужу или любовнику…

— Или покинутой родине…

— Родине? А родина-то здесь при чем?