Книга Курс любви - Ален де Боттон

В постыдной степени очарование брака сводится к тому, насколько неприятно каждому его участнику быть одному. В этом не обязательно видеть нашу вину как индивидов. Общество в целом, по-видимому, представляет одиночество как болезненное и гнетущее состояние. Как только заканчиваются вольные школьные и университетские денечки, становится обескураживающе тяжело найти компанию и душевное тепло: социальная жизнь принимается тягостно вращаться вокруг пар; не остается никого, кому можно спонтанно позвонить, предложить увидеться. В таком случае едва ли стоит удивляться, что, когда мы находим кого-либо хотя бы наполовину достойного для этих целей и для создания семьи, мы стараемся крепко в него вцепиться.

В былые времена, когда люди могли (в теории) вести половую жизнь только после вступления в брак, мудрые наблюдатели понимали, что кое у кого может возникнуть искушение жениться по негодным причинам, и потому доказывали, что всяческие табу вокруг добрачного секса должны быть сняты, чтобы помочь молодым сделать более спокойный, менее импульсивный выбор.

Однако, если то особое препятствие для благого суждения и было удалено, то другого вида голод, как представляется, занял его место. Тяга к компании, возможно, не менее сильна или безответственна в своих последствиях, нежели был когда-то половой мотив. Провести пятьдесят два воскресенья подряд в полном одиночестве – такое может обратить в хаос жизнь даже самого благоразумного человека. Одиночество способно вызвать бесполезную спешку в выборе потенциального супруга или супруги, подавить сомнения или двойственность чувств на их счет. Успех любых отношений должно определять не просто по тому, сколько счастлива пара от пребывания вместе, а по тому, насколько каждого из влюбленных тревожит перспектива оказаться вообще вне этих отношений.

Он делает Кирстен предложение с такой уверенностью и определенностью, поскольку считает себя на самом деле довольно прямодушным человеком, готовым к совместному проживанию: еще один коварный побочный результат очень долгой жизни в одиночку. Одиночество, как правило, приводит к созданию у человека ошибочного образа самого себя как абсолютно нормального. Склонность Рабиха одержимо наводить порядок, когда он ощущает внутри себя хаос, его привычка использовать работу, дабы оградить себя от собственных треволнений, трудность, с какой он выражает то, что у него на уме, когда ему тревожно, свою ярость, когда не может отыскать любимую футболку, – все эти странности тщательно укрыты до тех пор, пока рядом нет никого, кто видит его со стороны, не говоря уж о том, что создает беспорядок, требует сесть за стол и съесть свой обед, скептически отзывается о его привычке чистить телевизионный пульт или просит объяснить, с чего это он беснуется. В отсутствие свидетелей Рабих способен действовать под властью милостивой иллюзии, что он вполне может не оказаться особой обузой для того, кто рядом, – с подходящим человеком, конечно.

Через несколько столетий уровень самопознания, считающийся в нашем собственном веке необходимым для вступления в брак, возможно, сочтут озадачивающим, если не откровенно варварским. К тому времени шаблонный вопрос, не осуждающий, а проясняющий положение дел (а потому приемлемый даже на первом свидании), отвечать на который будет каждый человек, как ожидается, терпимо, добродушно и безо всякой обиды, сведется к нескольким простым словам: «Ну и в чем выражается твое безумие?»

Кирстен рассказывает Рабиху, что подростком была несчастной, чувствовала, что не в силах установить связь с другими людьми. Ей даже довелось пройти через стадию причинения вреда самой себе. Она расчесывала руки до крови – и лишь в этом находила утешение. Рабиха трогает ее признание, только дело идет еще дальше: беды Кирстен еще больше влекут его к ней. Она становится подходящим кандидатом в жены, поскольку он инстинктивно недоверчив к людям, у которых все всегда идет хорошо. Среди других, веселых и общительных, ему одиноко и неловко. Ему претят люди беспечные. В прошлом он называл определенных женщин, к которым ходил на свидания, «скучными», хотя любой другой мог бы великодушнее и точнее называть их «полезными». Считая, что рост и глубина личности достигаются прежде всего с помощью шишек и оплеух судьбы, Рабих хочет, чтобы его собственная печаль находила отклик в характере его суженой. Его, таким образом, с самого начала не слишком трогает, что временами Кирстен уходит в себя, что ее бывает трудно понять или что она склонна казаться чрезвычайно надменной и обиженной, когда у них случались размолвки. Он тешится смутным желанием помочь ей, не понимая, однако, что помощь может оказаться сущим испытанием для тех, кто больше всего в ней нуждается. Ее ущербные стороны он расценивает самым очевидным и самым лирическим способом – как возможность для себя сыграть полезную роль.

Мы уверены, что ищем в любви счастье, однако на самом деле нам нужны знакомая близость и участие. Мы стараемся – в рамках наших взрослых отношений – воссоздать те самые чувства, какие так хорошо познали в детстве, а они редко ограничивались лишь нежностью и заботой. Любовь, которую большинство из нас вкусили в раннем возрасте, приходила рука об руку с другими, более разрушительными чувствами: желанием помочь какому-либо отбившемуся от рук взрослому, ощущением, что ты лишен ласки одного из родителей или страшишься его или ее гнева, а то еще и отсутствием доверия к взрослым, чтобы высказать вслух наши более хитроумные детские желания.

Насколько же тогда логично, что мы, уже сами будучи взрослыми, позволяем себе отвергать определенных кандидатов не потому, что они «не те», а потому, что они чуточку «чересчур правильны» (в том смысле, что кажутся несколько излишне уравновешенными, зрелыми, понимающими и надежными), при том что у себя в душе мы признаем, что подобная правильность нам чужда и нами не заслужена. Мы гонимся за другими, более возбуждающими партнерами не из-за веры, что жизнь с ними будет более гармоничной, а из-за подсознательного чувства, что они будут обнадеживающе предсказуемы, разочаровывая нас.

Он предлагает ей выйти за него замуж, чтобы вырваться из власти мыслей о постоянных отношениях, слишком долго сковывающих его душу. Он изнурен мелодрамой ценой в семнадцать лет жизни и душевными порывами, ведущими в никуда. Ему тридцать два, и он рвется к иным испытаниям. Нет ничего ни циничного, ни бессердечного в том, что Рабих, пылая огромной любовью к Кирстен, в то же время надеется, что брак может окончательно положить конец болезненному владычеству любви над его жизнью.

Что до Кирстен, то достаточно сказать (ведь мы главным образом будем блуждать в разуме Рабиха), что нам не следует недооценивать привлекательности для той, кто часто и болезненно сомневался во многом, и не в последнюю очередь в себе самой, предложения выйти замуж от человека, явно доброго и интересного, который, по-видимому, недвусмысленно и решительно убежден, что она ему подходит.

Дождливым ноябрьским утром их сочетает браком чиновник в розовом зале регистрационной палаты Инвенесса в присутствии ее матери, его отца и мачехи и восьми их друзей. Они зачитывают предоставленный правительством Шотландии свод обязательств, обещая любить и заботиться друг о друге, быть терпеливыми и проявлять участие, будут доверять и прощать и останутся лучшими друзьями и верными спутниками по жизни до самой смерти. Не склонное к назидательности (или, вероятно, просто нечетко понимающее, как быть таковым) правительство не предлагает никаких детальных разборов супружеских обязательств, хотя и одарило молодоженов сведениями по поводу налоговых льгот, положенных тем, кто добавляет изоляционные работы к строительству своих первых домов. После церемонии участники свадебного торжества перешли в ресторан по соседству отобедать, а попозже вечером того же дня новоиспеченные муж и жена с удобством устроились в небольшой гостинице возле Сен-Жермена в Париже.