Книга Дом на краю ночи - Кэтрин Бэннер

– А что же вы, signor il conte? Вы и la contessa скольких детей воспитываете? – Интуиция подсказала Амедео, что детей у них нет.

Граф покачал головой:

– Моя жена бесплодна.

Кармела опустила голову, и Амедео увидел, как от публичного унижения шея ее залилась краской. Одним ударом граф указал жене ее место и заставил умолкнуть доктора. Цапнув последнее печенье, граф допил кофе и протянул руку Амедео:

– Я надеюсь, что вам удастся заработать здесь на жизнь.

– Во всяком случае, я намереваюсь, – с достоинством ответил Амедео.

Пока il conte удалялся через толпу, Амедео услышал печальный вздох и, обернувшись, увидел рядом отца Игнацио.

– Так, так, – произнес он. – Вот вы и пережили свою первую встречу с il conte. Дальше будет лучше.

– Мне немного жаль Кармелу, – сказал Амедео.

– Да, – ответил отец Игнацио. – Нам всем ее немного жаль.

Рассвет наступил раньше, чем ожидал Амедео, пробившись серым светом, но фестиваль продолжался. Амедео уже неуверенно держался на ногах и хотел лишь одного – спать, но по-прежнему сидел за столом между священником и Риццу. Тем временем музыка становилась все неистовей, а пляски все беспорядочней. Игроки за карточным столом уже много часов были погружены в партию scopa[18]. После каждой победы выигравший смахивал со стола свои карты, крики картежников становились пронзительнее, ругательства, хоть и незлые, изощреннее. При последней сдаче брат Риццу победно вскочил, воздел одну руку с зажатыми в ней картами, а другой опрокинул кувшин с limoncello. В кругу танцоров залихватски прыгал молодой человек в жилете и крестьянском черном картузе. Затем внезапно танцующие рассыпались в разные стороны, картежники проворно собрали карты, на площади началась всеобщая суматоха.

– Дьявол! Сейчас будут цветы! – вскричал отец Игнацио и встал. – Вечно я забываю!

С неожиданной энергией он устремился сквозь толпу к статуе святой. Группа молодых парней подняла статую. В окружающих площадь домах разом распахнулись все окна.

– Что происходит? – спросил Амедео, но и Риццу тоже исчез. Амедео вдруг осознал, что на террасе бара он остался один.

Священник затянул молитву. И вдруг случилось нечто поразительное: сверху хлынул ливень из лепестков. Из каждого окна верхних этажей женщины швыряли цветы – прямо из корзин сыпались олеандры и бугенвиллеи, свинчатка и жимолость, и вскоре все пространство площади заполнилось цветами. Дети кричали и прыгали, organetti и гитары наяривали, статуя святой, покачиваясь, плыла над головами. А цветы все кружились и кружились в воздухе.

Внезапно Амедео подумал, что было бы здорово сфотографировать происходящее. Он пошарил в саквояже, вынул фотоаппарат и проворно собрал его. Установив камеру на столе, Амедео сделал свой первый снимок на острове: зернистое недодержанное изображение террасы, площади и цветочного дождя.

Несколько недель спустя он напечатает снимок в импровизированной проявочной, устроенной в чулане в доме директора школы (прекрасное убежище от лекций il professore). Цветы выйдут лишь белыми крапинками на сером фоне, но все же четкость изображения поразит Амедео. Красота. На снимке различимы лица тогдашних незнакомцев, которые позже станут частью его повседневной жизни: Риццу с братом рука об руку у бара, огни которого сияют словно звезды, отец Игнацио перед статуей, темный силуэт il conte, Пина Велла в верхнем окне и в стороне ото всех – прекрасная Кармела.

Амедео потом сочтет эту фотографию знаменательной, ибо она, как и истории карточной колоды Риты Фидуччи, таила все грядущие события его жизни.

За пределами острова в тот 1914 год мир переживал медленное и неизбежное сползание к войне. Амедео этого поначалу не осознавал. Новость об убийстве эрцгерцога в Сараеве, произошедшем через несколько часов после чудесного цветочного дождя, достигла берегов Кастелламаре только тринадцать дней спустя. К тому времени остров пленил Амедео своей яркостью и живостью, он стал для него единственным реальным миром. Хотя нельзя отрицать и очевидного: в этом волшебном мире Амедео был чужаком – столь же необычным, как и великан из сказки. Он вечно стукался головой, входя и выходя из домов своих пациентов, а все кровати на острове были ему коротки, ведь сколочены они были еще для крестьян, живших в прошлом веке. Амедео пришлось сдвинуть две кровати и спать поперек, пока для него не сделали персональную кровать. (Много лет спустя для него сколотят и персональный гроб, чтобы уместить его крупное тело, – он так и остался самым высоким человеком на острове.) И хотя Амедео не сразу вписался в островную жизнь, он чувствовал, подспудно, себя здесь своим. Проснувшись на следующее утро после Фестиваля святой Агаты, он обнаружил под дверью чемодан. Отец Игнацио с первого же дня выбрал его собеседником для обсуждения новостей с континента: «Вы – думающий человек, Эспозито, у вас есть свое мнение». Престарелые братья Риццу поджидали его перед утренними обходами и угощали кофе и рисовыми шариками. Не прошло и месяца, а его мнением уже интересовались вдовы из Комитета святой Агаты (хотя он был человек нерелигиозный и шокировал их в первое же воскресенье, не явившись на службу в церковь). Синьоры спрашивали совета, какого цвета тесьму заказывать для новой хоругви, посвященной святой Агате. А после того как он успешно извлек иглы морского ежа из ступни Пьерино, Гильдия рыбаков пригласила его на торжественное открытие сезона тунца, которое проходило в tonnara.

В городе то и дело случались мелкие битвы, в которых следовало принять чью-то сторону (его уже убедили войти в городской совет на правах советника). Два человека на острове заразились тифом. На подходе были восемь младенцев. В день, когда Италия вступила в войну, Амедео отправился проинспектировать болото, дабы решить, можно ли его осушить, тем самым снизив опасность малярии. И вопрос болота и малярии казался куда более насущным, чем новость о войне. На Кастелламаре шла своя война – против паразитов и стихии, и она была куда важнее. Для Амедео остров был отдельной страной, не имевшей отношения к Италии, где прошли его одинокие детство и молодость.

По воскресеньям отец Игнацио учил его плавать, погружаясь в волны в своем купальном костюме из темной шерсти. По вечерам, после того как директор школы засыпал хмельным сном на террасе дома, Пина Велла рассказывала Амедео предания острова.

– Такое маленькое место, как этот остров, давит на человека, – предостерегал его отец Игнацио. – Ты этого пока не чувствуешь, но это скоро начнется. Каждый, кто приезжает сюда, не будучи здесь рожден, находит это место очаровательным. Но любой родившийся на Кастелламаре всеми способами стремится сбежать отсюда, и однажды ты тоже захочешь уехать. У меня это случилось на десятом году.

Но Амедео, привыкший к собственной невесомости, готовый к тому, что его в любой момент может навсегда унести с этой грешной земли, только радовался несокрушимости острова, его малости. Его умиляло, что пациенты знают, чем он займется, еще за час до него самого. Он не имел ничего против того, что сидящие на стульях около своих домов вдовы, прищурясь, оценивающе наблюдают за ним. Ему нравилось, что из большинства окон на острове открывается один и тот же морской пейзаж. В ширину остров не превышал пяти миль, и Амедео пересекал его из конца в конец во время своих ежедневных обходов. Он знал, в каких лощинах днем отдыхают дикие козы, ворошил гнезда ящериц в развалинах домов за городом. Спасаясь, скопления ящериц растекались, словно вода, по стенам. Сидя у бара старика Риццу, Амедео нарисовал на обрывке листка карту острова. Одобрительно кивая, старик поправлял, указывая на неточности.