Книга Трагедия русской церкви 1917-1953 гг. - Лев Регельсон

Вскоре после разгрома имяславия синодальной церковной властью русский народ в принципе отверг идею божественной власти, осуществлявшуюся через царя – помазанника. Отречение от монархии совершила не династия, но именно народ. Действия последних представителей династии Романовых нельзя рассматривать как отказ от выполнения своего монархического долга; напротив, это были исповеднические акты, свидетельствующие о божественном характере монархической власти. Согласно православному пониманию, «благодать не насилует» – Бог, в отличие от земных тиранов, не навязывает Свою власть принудительно. В марте 1917 г., впервые после Земского собора 1612 г., торжественным актом великого князя Михаила русскому народу было предложено, через своих представителей в Учредительном собрании, заново подтвердить свое глубинное, принципиальное согласие на монархию. При этом не исключалось ни избрание новой династии, ни установление новых форм отношений между монархом и органами народного представительства. Однако подобного народного согласия так и не было выражено, а без этого никакая монархия дарована быть не может.

После того как церковь отреклась от прославления Имени Божия, а народ отказался от богоустановленной монархии, последним «островком благодати» в России остался только Храм и совершаемые в нем тайнодействия, но и он оказался под угрозой исчезновения.

Декрет об отделении церкви от государства (отнятие у церковного народа права собственности на молитвенные здания) означал в глазах верующих отмену статуса Храма как Божьего достояния. Следующим этапом наступления на Церковь было принудительное изъятие церковных ценностей. Верующие не могли воспринять это иначе как святотатство, т. е. хищение и осквернение священных предметов православного культа. Сопротивление верующих этому святотатству послужило главным предлогом для обновленческого раскола, поощряемого властью. Отвержение этого раскола большинством православного народа было связано с его убеждением, что обновленческое духовенство потеряло тайносовершительную благодать. И, наконец, сергианский идейный компромисс с безблагодатным царством коммунизма был воспринят народом как отказ от самого стремления к утверждению на земле Царства Божия. Этот компромисс к тому же оказался неразрывно связан с разрушением канонических основ церковной жизни, только что восстановленных собором 1917–1918 гг.

После того как были отняты храмы, остался последний «островок», последний рубеж церковности – внехрамовая, «катакомбная» евхаристия. Для ее совершения были необходимы только антиминс и сохранившее апостольскую преемственность духовенство, готовое отдать жизнь за возможность причастия верующего народа к Телу и Крови Спасителя. На этом последнем рубеже богоборческая атака исчерпала свои силы и захлебнулась. Попытка стереть с русской земли всякий след божественной благодати так и не удалась. После этого возобновилось – и поныне продолжается – медленное, трудное, с перерывами и отступлениями, но неуклонное расширение Царствия Божия на земле.

Первые шаги к преодолению глубинного кризиса православия предпринял Великий собор 1917–1918 гг., которым были утверждены два фундаментальных принципа церковной жизни: патриаршество и соборность. Вся последующая эпоха, вплоть до сегодняшнего дня, наполнена борьбой за усвоение и правильное понимание этих принципов. Лучшие люди Церкви все это время свидетельствовали о том, что Боговластие неразрывно связано с практикой соборности и абсолютно несовместимо с бюрократическим клерикализмом. Подлинная теократическая, божественная по своему источнику власть всегда обращена к свободной, соборной человеческой воле. Реализованная сначала в Церкви, соборно-теократическая идея могла бы в дальнейшем стать и принципом устройства всей народной жизни.

Необходимо признать, что хотя с принятием сергианства эта идея потерпела видимое поражение, но внутренне, духовно она победила. Мощное и убедительное свидетельство ее истинности было явлено в слове, силе духа и жертвенном подвиге исповедников. Именно этой идее принадлежит будущее, тогда как «административный» принцип организации церковной жизни есть простой слепок с военно-бюрократической, имперской системы власти и вместе с этой системой обречен на историческое небытие.

Два крупнейших имени в послереволюционной церковной истории символизируют драматическое противостояние харизматического и бюрократического принципов организации церковной жизни: речь идет о патриархе Тихоне и митрополите Сергии.

Короткая, но богатая событиями история патриаршего служения святителя Тихона дает убедительное доказательство того, что принцип синергизма, сочетания божественной и человеческой воли в церковной власти – это не абстрактная догматическая формула, но реальная, практически осуществимая жизненная возможность. Патриарх Тихон не был непогрешимым оракулом в церковных делах: его свободная человеческая воля оставалась несовершенной и подверженной колебаниям. Наряду с пророческой мудростью и несокрушимой исповеднической твердостью он иногда проявлял слабость, неуверенность и подверженность противоречивым внешним влияниям. Но удивительным образом даже его ошибки, будучи им же исправленными, оказывались в конечном счете поучительными и благотворными для Церкви. По существу, вся его деятельность была своего рода чудом, постоянно возобновляемым чудом действия харизмы первосвятительской власти. И это действие было тем более явным и полным, что ее законный, соборно избранный носитель обладал еще и личной святостью: постоянным предстоянием перед Богом и предельной искренностью в поисках правильных решений. Соборность для него не была формальным принципом: он был чуток ко всем, даже слабым, но искренним голосам, доносившимся от церковного народа. Патриарх Тихон отличался исключительной терпимостью к творческим поискам и реформаторским стремлениям российского духовенства и мирян, пусть не всегда безупречным с точки зрения строгой церковности. Очевидцы свидетельствуют о позиции широкой «икономии», которую он занимал во многих спорных и неясных вопросах.

«Тем и хорошо православие, – говорил он, – что оно может многое вместить в свое глубокое русло».

Уникальность фигуры патриарха Тихона состоит еще и в том, что может быть впервые лик Святителя такого ранга явлен в мельчайших деталях его человеческой биографии, а не только в его крупных церковных деяниях и в обобщенных формулах его «жития». Промыслительно явленный в самом начале критической, возможно, даже апокалиптической эпохи, этот светоносный образ православной церковности служит тем маяком, который поможет провести церковный корабль сквозь предстоящие исторические бури и смятения.

Промыслительно и то, что рядом с патриархом Тихоном стоит человек совсем другого типа, которому суждено было назваться следующим патриархом Русской церкви. Митрополит Сергий по масштабу человеческой личности вполне соизмерим с патриархом Тихоном. Глубокая образованность, широта ума, церковная опытность, энергия и настойчивость, способность брать на себя бремя ответственности за трудные решения – во всем этом митрополит Сергий не уступает патриарху Тихону, а в чем-то и превосходит его. Можно согласиться и с тем, что в политическом плане – в тяжелом и далекоидущем компромиссе с требованиями государства, враждебного Церкви, – митрополит Сергий был преемником и последователем святейшего Тихона. Но в церковном, духовном отношении он – его противоположность, антипод.