Книга Венгерский кризис 1956 года в исторической ретроспективе - Александр Стыкалин

Кремля дал моральную опору сторонникам реформ. Исходившие от коммунистов-реформаторов призывы к переменам оказались созвучны официально провозглашенному курсу КПСС на частичный разрыв со сталинским наследием и тем самым обрели значительно больший вес в общественном мнении. В Польше и Венгрии они стали реальным фактором внутриполитической жизни, с которым приходилось считаться властям. Реформаторские течения здесь заметно окрепли и партийные руководства, оказавшись под массированным давлением снизу, начали постепенно сдавать свои позиции.

Нарастание кризиса власти в некоторых странах требовало от советской дипломатии более оперативного отклика на происходящее. Надо было уже не только информировать центр, но и вносить на рассмотрение вышестоящих инстанций конкретные предложения относительно дальнейшей политики Москвы в той или иной стране, а затем осуществлять эту политику на практике в меняющейся непростой обстановке. Роль послов, таким образом, возрастала, самостоятельность их повышалась, тем более что четкие указания из Москвы не всегда своевременно поступали – об этом вспоминает в своей книге и Крючков.

Отсутствие четких указаний объяснялось сутью конкретного момента. Еще не была как следует проработана новая концепция политики СССР и КПСС применительно к «народно-демократическому» лагерю и – шире – международному коммунистическому движению, которая должна была отразить специфику отношений как с Китаем, так и с титовской Югославией. В Москве искали такой баланс отношений с великой дальневосточной коммунистической державой, который бы удовлетворил амбиции Китая, не угрожая в то же время подрывом советской гегемонии в лагере и нарушением единства сил международного коммунизма. С другой стороны, надо было так адаптировать фразеологию XX съезда к внешней политике, чтобы она не только не помешала СССР сохранить завоеванные при Сталине позиции в Восточной Европе, но и позволила бы, если хватит сил, приумножить завоевания за счет возвращения в советский лагерь титовской Югославии. Формула о многообразии путей перехода к социализму была призвана помочь решить именно эту сверхзадачу, уже сама постановка на XX съезде КПСС этого вопроса была актуальна из-за невозможности подвести под общий ранжир не только Китай, но и Югославию, проводившую активную, самостоятельную внешнюю политику. Формальное упразднение Коминформа в апреле 1956 года также явилось жестом доброй воли, прежде всего, в адрес маршала Тито, от которого ждали ответных шагов[20]. Ведь в грубой антиюгославской кампании, развязанной Сталиным в 1948 году, именно Коминформ был главным инструментом советской политики (утратив после 1953 года подобную роль, он сразу же потерял свое значение). Образовавшийся с его ликвидацией вакуум надо было чем-то заполнить, найти новые формы советского контроля над Восточной Европой, однако весной 1956 года в этом вопросе не было ясности.

Особенно много головной боли советским лидерам доставлял именно югославский вопрос. Ждали итогов назначенной на июнь встречи с маршалом Тито в Москве. Визит президента ФНРЮ в СССР 1-23 июня вопреки обилию фанфар (достаточно вспомнить о многотысячном митинге советско-югославской дружбы на стадионе «Динамо» 19 июня) лишь в малой степени оправдал ожидания. Тито, вкусивший за годы опалы щедрых западных вливаний в экономику своей страны, был не прочь торговать и даже дружить с Москвой на выгодных условиях, но явно не хотел подставить шею под «кремлевский поводок», вновь, как и годом ранее на встрече в Белграде, отказавшись от заключения с СССР политического договора, ко многому обязывающего[21]. В Кремле, однако, еще не потеряли терпения – слишком велико было стратегическое значение Югославии на Балканах и в Средиземноморье.

Задача дальнейшего, поэтапного сближения с этой страной, постепенного вовлечения ее в орбиту советского влияния продолжала считаться актуальной – тем более в силу притягательности югославского примера для многих коммунистов во всем мире (в том числе в странах «народной демократии»), искавших возможностей для достижения большей независимости от Москвы. Именно югославская версия социализма представляла собой в тех условиях главную реальную альтернативу советскому проекту, в целях нейтрализации ее влияния на коммунистов разных стран в Кремле (зная о международном авторитете маршала Тито) стремились теперь уже не отлучить югославов от коммунистического движения, а, напротив, затушевать (насколько возможно) различия между двумя моделями, сделав акцент на единство коммунистического движения. Это не очень удавалось. Делегация СКЮ так и не приехала на XX съезд, Тито ограничился присутствием на съезде своего посла в качестве наблюдателя, который зачитал приветствие от имени лидера Югославии.

В условиях, когда уже не всегда срабатывали привычные сталинские схемы унификации отношений внутри соцлагеря, но еще не до конца было ясно, какие новые формы контроля над «братскими партиями» придут на смену изжившим себя старым методам, особое значение приобретала информация, поступавшая из посольств. Послы были уже не просто проводниками линии Москвы, своими оценками ситуации и рекомендациями они все более ее формировали, что отчетливо видно как раз на примере донесений Андропова, неоднократно пересылавшихся из МИДа в ЦК КПСС и даже выносившихся на обсуждение Президиума ЦК.

Между тем давно сложившиеся, привычные подходы, рожденные в сталинскую эпоху представления и стереотипы об особой миссии СССР в социалистическом лагере, о критериях его безопасности и т. д. продолжали и после XX съезда довлеть в сознании советских дипломатов, что хорошо показывают как раз послания Андропова, оценка им конкретной внутриполитической ситуации в Венгрии весной 1956 года и ее возможных перспектив с точки зрения долгосрочных советских интересов. Естественный гарант их обеспечения в одной из стран «народной демократии» посол видел в сохранении власти у «наших друзей» – так на языке донесений Андропова и его коллег по дипломатической службе назывались просоветски настроенные партийно-государственные функционеры, которым противопоставлялись «правые» и тем более «контрреволюционные» элементы, то есть самый широкий спектр политических сил – от сторонников робких реформ в духе «национального коммунизма» югославского образца до непримиримых противников социализма как такового. При этом даже на общем, весьма одноцветном фоне дипломатических донесений из восточноевропейских столиц докладные Андропова иной раз выделялись особой жесткостью позиций. Даже самый умеренный реформаторский курс в «подведомственной» ему стране будущий генсек считал чреватым ослаблением контроля со стороны Москвы, а потому крайне нежелательным, и это особенно проявилось весной 1956 года в настороженном отношении Андропова к Яношу Кадару.

Один из лидеров венгерского коммунистического подполья в годы Второй мировой войны, Я. Кадар после 1945 года занимал самые ответственные должности в партии и правительстве, но плохо вписывался в руководство, где задавали тон старые коминтерновцы во главе с Ракоши, которых поддерживали молодые партийцы послевоенного призыва. Видя в Кадаре, как и в казненном в 1949 году Ласло Райке, опасного конкурента, Ракоши задумал его устранение. Арестованный в апреле 1951 года, Кадар был обвинен в сотрудничестве с хортистской охранкой в годы войны и приговорен к пожизненному заключению. Реабилитированный летом 1954 года, он занимал второстепенные должности. Обладая сильным характером и незаурядными организаторскими способностями и пользуясь немалым авторитетом в партийной среде, Кадар, однако, вполне мог рассчитывать на продолжение своей карьеры. Весной 1956 года часть партактива, склонявшаяся к ограниченным реформам в духе XX съезда, но не разделявшая более радикальной программы опального премьер-министра Имре Надя и его сторонников, начала усиленно проталкивать Кадара в высшие эшелоны партии. Требования о его кооптации в ЦК и избрании в Политбюро, неоднократно звучавшие на заводских и районных партсобраниях, были поддержаны даже некоторыми влиятельными членами Политбюро, заинтересованными как в ослаблении позиций Ракоши, так и в укреплении социальной базы своей власти. В обстановке, когда после долгого перерыва в венгерской политике вновь начал, пусть поначалу робко, заявлять о себе такой фактор, как общественное мнение, Ракоши проявлял все больше обеспокоенности активизацией сильного соперника. «Кадар стал героем, все оппозиционно настроенные элементы сделали его имя своим знаменем в борьбе против партийного руководства», – говорил он советскому послу в ходе их встречи 18 апреля[22]. Чтобы несколько «попридержать» потенциального конкурента, Ракоши решил ознакомить партактив с материалами, раскрывающими весьма неблаговидную роль Кадара, в то время министра внутренних дел, в фабрикации обвинений против Л. Райка и его соратников в 1949 году. Только собственная причастность к расправе над Райком заставляла первого секретаря партии подходить к этому делу с предельной осторожностью, без излишней спешки. Время, однако, работало не на Ракоши. По мере укрепления в партии реформаторского крыла его фигура все чаще попадала под обстрел публичной критики, что доставляло все больше неудобств всему партийному руководству.