Книга Вся моя жизнь - Джейн Фонда

Закрыв медицинскую карту моей матери, я лежала в постели с чувством глубочайшей печали и одновременно огромного облегчения. Я хотела бы обнять ее, защитить, сказать ей, что всё было правильно, что я любила ее и простила, потому что теперь всё поняла. Я наконец-то поняла, откуда взялся один из доставшихся мне по наследству призраков, который так долго прятался где-то в глубине, – призрак вины девочки, перенесшей насилие, как моя мать. Почему, спросите вы, ребенок должен испытывать чувство вины за совершенное над ним насилие, которого он не мог предотвратить?

В течение нескольких лет – не осознавая причин этого интереса – я занималась проблемой влияния сексуальных домогательств на развитие детей. Я выяснила, что ребенок, в силу своего возраста будучи не в состоянии обвинить взрослого обидчика, воспринимает травму как собственный дурной поступок. Под гнетом этого чувства девочка способна обвинить во всех проблемах себя, возненавидеть свое тело и решить, что исправить положение можно, лишь сделав свое тело идеальным, и это чувство может передаться ее дочери. Так, в истории моей матери меня поразило, что она стыдилась своих пластических операций по коррекции формы ноcа и груди.

Девочка, подвергшаяся сексуальному насилию, может подумать, будто сексуальность – ее единственное достоинство, а это нередко приводит к беспорядочной половой жизни в подростковом возрасте. В маминых описаниях ее школьных лет без конца повторяется слово “мальчики”. Зачастую от жертв сексуальных преступлений как бы исходит какое– то странное свечение – результат сексуальной энергии, сообщенной им давным-давно. Я замечала это в женщинах, о которых мне было известно, что они подверглись насилию или кровосмесительным связям, и видела, как тянет к ним мужчин… Когда-то отец сказал о маме: “Она была… такой яркой, как следящий прожектор”; после всего, что я узнала, эта фраза обрела особую остроту.

Теперь мне ясно, что моя мама была одновременно такой, какой ее описывали – кумиром, свечой, прожектором, – и той, которую я знала в детстве – прекрасной, но израненной бабочкой, жертвой, неспособной дать мне необходимые любовь и внимание, потому что она не могла дать их себе. Я – жизнерадостная девочка, оптимистка – с присущим детям животным инстинктом чувствовала глубокую боль, причиненную моей матери много лет назад. Я вдыхала гнетущий аромат ее слабости – вероятно, усиленный мужчинами, которых она выбирала. В детстве это меня отпугивало, я бежала от этого. Теперь, будучи взрослой, я вижу, что это ее, а не моя история, и могу включить ее историю в свою собственную – ту, ради которой и задумана эта книга.

Отец

Клан моего отца происходит из долины в Апеннинских горах, расположенной примерно в двенадцати милях от итальянской Генуи. Город, поместившийся в глубокой долине, назывался Фонда, что означает “дно”. В XIV веке один из моих далеких предков, маркиз Генуэзской республики де Фонда, предпринял попытку свержения правительства аристократов, с тем чтобы дать возможность рядовым гражданам выбирать дожей и сенат. Мужчина в моем вкусе. Его затея провалилась. Он был объявлен классовым изменником, бежал из страны и нашел пристанище в Голландии, в Амстердаме. Думаю, именно тогда в гены рода Фонда проник голландский кальвинизм. Сменилось не одно поколение, и Фонда стали больше голландцами, чем итальянцами, хотя, как говорит мой брат, они сохранили в себе “достаточно Италии, чтобы подмешать немного музыки”.

Первым из фамилии Фонда океан пересек Йеллис Дау, приверженец голландской реформатской церкви; в середине 1600-х годов он бежал в Новый Свет, спасаясь от преследований из-за религии. Он поднялся на лодке по реке Мохок и обосновался в индейской деревне под названием Кахнавага на территории племени мохок. С тех пор, как мои голландско-итальянские предки перебрались в долину Мохок, индейцев в этих краях больше не осталось; теперь там стоит город, который называется Фонда, штат Нью-Йорк.

Этот город, недалеко от Олбани, существует по сей день. Чтобы добраться туда из Нью-Йорка на машине, надо ехать вдоль реки Гудзон на север, затем на запад, а с центрального вокзала ходит поезд, на котором я ездила шесть лет – сначала в Трой, в школу-пансион Эммы Виллард, а потом в Покипси, в колледж Вассара[7].

В семидесятых я со своими детьми и кузиной Тиной, дочерью Дау Фонды, прямого потомка того самого Йеллиса Дау, приехала в город Фонда. Большую часть времени мы провели на городском кладбище у покрытых лишайником, кое-где опрокинутых надгробий с высеченной на них старинной итальянской фамилией Фонда, которой предшествовали голландские имена – Питер, Тен Эйк, Дау. Нашлись среди них и Генри с Джейн – наши давно почившие тезки.

Мамины предки, тори, симпатизировали Британии. Фонда, убежденные либералы, горячо поддерживали колониальную идею. После Гражданской войны Тен Эйк Фонда, мой нью-йоркский прапрадед по отцовской линии, увез семью Фонда в штат Небраска, в Омаху, где и вырос мой отец. Тен Эйк служил там телеграфистом – эту профессию он освоил в армии. В те времена Омаха была крупным узлом новой железнодорожной сети.

Папины родители умерли до моего рождения, я никогда их не видела. Дед, Уильям Брейс Фонда, управлял типографией в Омахе, а бабушка Герберта, на которую я похожа внешне, занималась домом и тремя детьми – моим отцом и его сестрами Гарриет и Джейн. Папины родители, как и многие их родственники, были последователями христианской науки, церковными чтецами из мирян и практиками. Судя по фотографиям, это была дружная, счастливая, добрая семья.

Я часто перебирала семейные архивы, сложенные в коробки из-под обуви, в поисках разгадки мрачного состояния духа моего отца. И не только я увлекалась подобными исследованиями. Несколько лет назад, когда выяснилось, что одной из оставшихся в живых папиных сестер, моей тете Гарриет, жить осталось недолго, я навестила ее в Фениксе, чтобы задать волнующие меня вопросы.

– Папа был близок со своей матерью? В семье были какие-то проблемы?

– Не было вовсе! – ответила она. – Я вообще не понимаю, почему вы все разглядываете здесь эти фотографии и расспрашиваете меня о нашей семье!

Я удивилась:

– Что вы имеете в виду, тетя Гарриет? Кто это “вы все”?

Тетя Гарриет назвала имена моих кузин и их дочерей. Ага, подумала я. Видимо, недуг фамилии Фонда проник и в другие ее ветви.

После визита к тете Гарриет я снова подумала, что мои родственники по папиной линии не слишком увлекались самоанализом. В ее воспоминаниях не было ни малейшего намека на пессимизм, никаких нюансов. Если верить ее версии, они вели идиллическую жизнь – наверно, так и было.

Я знаю, что папа глубоко уважал своего отца, Уильяма Брейса Фонду, – человека немногословного, как и он сам. Папа рассказывал мне о двух весьма примечательных случаях.

Как-то вечером, после обеда, Уильям Брейс повез сына в типографию. Он подвел его к окну на втором этаже и показал ему квадратный внутренний двор, где толпа орущих мужчин размахивала горящими факелами, дубинками и ружьями. Во дворе, в импровизированной тюрьме, удерживали молодого негра, якобы виновного в изнасиловании. Ни суда, ни хотя бы официального обвинения. Там же гарцевали на лошадях мэр и шериф, пытаясь утихомирить толпу. В конце концов парня вывели на площадь и в присутствии мэра с шерифом вздернули на фонарном столбе. Затем его тело изрешетили пулями.