Книга Меч Бедвира - Роберт Энтони Сальваторе

— Да, — согласилась она. — Но открыто поклясться отомстить, в центре арены, перед тем, кто именует герцога Монфорского своим другом и родственником, это глупо. Ты хотел дать повод убить тебя и сместить твоего отца за неповиновение?

Лютиен отпрянул от нее, прекрасно осознавая справедливость ее упрека и от этого еще больше приходя в ярость.

— Тогда я дам клятву сейчас, — сказал он. — Только перед тобой. Могилой моей матери клянусь, я отплачу тому, кто убил Гарта Рогара. Чего бы это не стоило, какие бы последствия это не вызвало для меня, моего отца, Бедвидрина.

Кэтрин не могла поверить в услышанное, но разве смела она упрекать мужчину за слова чести? Она также пылала бессильной яростью, впервые в жизни чувствуя себя пленницей. Она выросла в Хейле, в открытом Эйвонском море. Ее жизнь проходила среди опасностей, на маленьком рыболовном суденышке, отважно сражавшемся с яростными волнами и хищными китами, — жизнь, полная опасностей. Но Хейл был укромным уголком, и сама его удаленность служила защитой от посещений неприятных гостей. Какие бы новости ни доходили из Бедвидрина или Эриадора и Эйвона, в Хейле этим не интересовались. И из-за своего неведения гордый народ Хейла чувствовал себя свободным.

Но теперь Кэтрин воочию убедилась, насколько призрачной и ненадежной была эта свобода, и на душе у нее было не намного легче, чем у Лютиена. Она развернула юношу к себе и прижалась к нему, используя тепло их тел как защиту от холодного ветра августовской ночи, одновременно пытаясь защититься от жестокой правды, так внезапно обрушившейся на них.

* * *

С утренним ветром корабль с черными парусами, на котором гордо реяли стяги Монфора и Эйвона, покинул гавань Дун Варны.

Кэтрин вернулась в казармы, но Лютиен все еще оставался на лесистом кряже. Глядя на уменьшающийся корабль, юноша осознал, что ему придется проделать долгое путешествие, если он собирается сдержать свою клятву мести. Но он был молодым человеком с долгой памятью и сейчас вновь поклялся, что не забудет Гарта Рогара.

Лютиену хотелось бы еще много дней не возвращаться в Дун Варну; он не имел ни малейшего желания встречаться с отцом, поскольку тот вряд ли мог предложить достойное объяснение. Но Лютиен продрог и проголодался, а ближайший город, в котором его к тому же узнают, был более чем в дне пути.

Едва он прошел сквозь ворота Дома Бедвиров, как к нему подошли два циклопа.

— Отец желает видеть тебя, — грубо объявил один из них.

Лютиен продолжал идти и уже почти миновал обоих, когда они скрестили на его пути длинные алебарды. Рука юноши немедленно потянулась к бедру, но при нем не было никакого оружия.

— Отец желает видеть тебя, — повторил циклоп и, протянув длинную руку, грубо схватил Лютиена за плечо. — Он велел привести тебя, даже если нам придется применить силу.

Лютиен резко отпрянул, устремив на грубияна жесткий взгляд. Очень хотелось ударом кулака напомнить мерзким тварям, с кем они имеют дело, или хотя бы просто отшвырнуть обоих, но мысль о том, что его приволокут за ноги в покои отца, не доставила ни малейшего удовольствия.

Юноша вошел в кабинет Гахриза, где тот хранил немногие книги, принадлежавшие лично их семье (большую часть весьма небольшого количества книг, имевшихся на острове Бедвидрин), вместе с другими фамильными ценностями. Старший Бедвир сгорбившись стоял возле камина, подкладывая дрова в и без того бушующее пламя, словно холод пробирал его до костей, хотя сегодняшнюю погоду нельзя было назвать особенно холодной. Над очагом был аккуратно прикреплен самый ценный предмет, принадлежавший их семье испокон веков: фамильный меч Бедвиров. Его сверкающее лезвие поражало совершенством формы, а золотому эфесу, украшенному драгоценными камнями, была придана форма свирепого дракона, чьи поднятые крылья служили необычной крестовиной. Много лет назад чудесное оружие выковали гномы Айрон Кросса, но его лезвие, изготовленное из сотен слоев стали, становилось только острее от многократного использования. Немало циклопов лишились своего единственного глаза, встретившись с этим мечом во время жестокой войны, бушевавшей шестьсот лет назад. И потому прославленное оружие получило имя «Ослепляющий».

— Где ты был? — спокойно и тихо спросил Гахриз. Он обтер запачканные сажей руки и выпрямился, но не повернулся лицом к сыну.

— Мне нужно было побыть вдали отсюда, — ответил Лютиен, пытаясь быть таким же спокойным.

— Чтобы успокоиться?

Лютиен вздохнул, но не пожелал ответить.

Гахриз повернулся к нему.

— Это было мудро, сын мой, — сказал он. — Действия, совершенные в порыве гнева, ведут к самым ужасным последствиям.

Он казался настолько спокойным и рассудительным, что Лютиен почувствовал раздражение и обиду. Ведь его друг был мертв!

— Как ты мог? — воскликнул он и бессознательно шагнул вперед, сжав кулаки. — Убить… что ты… — он беспорядочно выпаливал слова, поскольку его чувства оказались слишком пылкими, чтобы выразить их членораздельно.

Седовласый Гахриз, напротив, говорил тихо и ласково, воркуя, словно лесной голубь:

— А что, ты считаешь, я мог сделать в этой ситуации? — спросил он, словно это могло послужить достойным объяснением.

Лютиен беспомощно разжал кулаки.

— Гарт Рогар не заслужил подобной судьбы! — закричал он. — Будь проклят виконт Обри и все его нечестивые спутники!

— Спокойней, сын мой, — вновь повторил Гахриз. — Мы живем в мире, не всегда прекрасном и не всегда справедливом, но…

— Этому нет оправдания, — сквозь зубы проговорил Лютиен.

— Даже если стремишься сохранить мир? — неожиданно резко спросил Гахриз.

Лютиен коротко выдохнул.

— Ты не подумал ни о полях, политых кровью, — пояснил Гахриз, — ни о наконечниках копий, красных от крови павших врагов, ни о дерне, изрытом копытами коней. Подобные ужасы никогда не отражались в твоих ясных глазах, и пусть этого никогда не случится! А то они погаснут, понимаешь ли, — пояснил он, указав на собственные. Действительно, его взгляд был совершенно тусклым этим августовским утром.

— А глаза Брюса Макдональда также потухли? — с сарказмом спросил Лютиен, напоминая о величайшем герое Эриадора.

— Рассказы о войне полны героизма, — мрачно ответил Гахриз. — Но только тогда, когда ужасы войны уходят из памяти. Кто может сказать, какие шрамы носил Брюс Макдональд в своей измученной душе? Кто из ныне живых заглядывал в глаза этого человека?

Лютиен подумал, что эти слова абсурдны: Брюс Макдональд умер три столетия назад. Но затем он понял, что именно это и имел в виду его отец. Старший Бедвир серьезно продолжил:

— Я слышал поступь коней, видел мой собственный меч, — он взглянул на великолепное оружие на стене, — покрасневший от крови. Я слышал рассказы — рассказы других — о тех героических битвах, в которых я участвовал, и я могу сказать тебе абсолютно честно, со своей стороны, что там было больше ужаса, чем доблести, и больше сожалений, чем побед. Могу я принести подобное горе в Бедвидрин?