Книга Сердце для невидимки - Светлана Лубенец

Когда Глазкова отлепилась от зеркала, Инна подошла к Логиновой, глянула на свое отражение рядом с Лидиным, и настроение у нее испортилось так, что хуже некуда. По сравнению и с Логиновой, и с остальными одноклассницами, наряженными в платья нежных пастельных тонов, Инна в своем пестреньком ситчике показалась себе артисткой кубанского народного хора. Она ничего не сказала занятой собой подруге, отошла от зеркала, быстренько переоделась в джинсы и села в тягостном раздумье за стол.

Стоит ли пришивать кружева на это нелепое платье? Пожалуй, оно станет еще хуже, еще народнее и проще. Ну почему ей так не везет? Лидке выбрала такую хорошую ткань, а себе… Между девчонками в настоящих бальных платьях она будет выглядеть прислугой, разрядившейся к господскому балу. Барышня-крестьянка! Дура набитая!

Что же теперь делать? Другое платье она уже сшить не успеет. Да и мама вряд ли еще раз отстегнет денег на платье, которое и надеть-то придется только один раз. Ладно, не сидеть же все два урока в безделье! Она пришьет эти глупые кружева, а на конкурс не пойдет. Что ей там делать? Она ведь с самого начала говорила себе, что все эти «Жемчужины» не для нее. Чего ее вдруг разобрало? Неужели из-за той странной записки, неизвестно кому адресованной, и… из-за Димки? А впрочем… Нет, она пойдет на конкурс! И именно в этом платье! И кружев нашьет побольше! Вот и проверим вас, мальчики, что вам нужно: платье или живой человек…

И она, несчастная Инна Самсонова, весь первый урок, не поднимая головы, нашивала на оборки белые кружева.

Как только прозвенел звонок, дверь кабинета открылась и в дверном проеме показались головы одноклассников с блестящими от любопытства глазами и растянутыми в улыбках лицами. Похоже, они специально подкарауливали у дверей, чтобы подглядеть, чем в большой тайне от них уже целый месяц занимаются их одноклассницы. Девчонки, многие из которых были наряжены в свои платья, оглушительно завизжали.

Татьяна Васильевна, сурово сдвинув брови, вытолкала мальчишек обратно в коридор, велела девочкам переодеться и идти на перемену.

Инна сидела в столовой против Лиды и раздражалась все больше и больше, сравнивая в уме платья одноклассниц со своим собственным. Сравнение было настолько не в ее пользу, что она жевала ватрушку, абсолютно не замечая ее вкуса и забывая даже запивать компотом. К их столу с тарелкой салата подошла Алена Глазкова. Она успела съесть ложки две, как в столовую вбежала учительница труда с такими ужасными глазами, что девчонки 8 «Б» побросали недоеденные булочки с салатами и вслед за Татьяной Васильевной бросились в ее кабинет. На ближайшем же к двери столе лежало платье Виданы Язневич цвета морской волны. Из него были с мясом выдраны все декоративные шнуры и оторван большой кусок подола от юбки. Инна заставила себя посмотреть на Дану. А та уже знакомым движением собрала в комок изувеченное платье, запихнула его себе в сумку и, ни на кого не глядя, вышла из кабинета.

– Ну и как тебе все это нравится? – спросила Инну Лида, когда они собрались в квартире Логиновых, чтобы делать маски для конкурса.

– Разве это может нравиться? В самом деле, – Инна вспомнила слова Димки Агеева, – просто какой-то Железный Дровосек орудует! Маньяк!

– Железный Дровосек? – удивилась Лида. – Почему?

– Потому что без сердца!

Логинова, конечно, тоже, как и сама Инна в ответ Димке, стала говорить, что Железный Дровосек из Изумрудного города был добрым и никогда не стал бы кромсать платья девочки Элли.

В заключение Лида повторила те же слова, которые Инна говорила Агееву:

– Нет, я думаю, что это не Дровосек, а Дровосечиха.

Девочки помолчали, вновь переживая неприятный инцидент на уроке труда. А потом Лида встрепенулась и спросила Инну:

– Ты вот, наверное, думаешь, что я на труде у зеркала вертелась, чтобы лишний раз собой полюбоваться?

– А разве нет?

– Именно что – нет! Я осторожно вела за всеми пристальное наблюдение.

– Ну и каковы же результаты?

– Отчитываюсь! Первое: Глазкова смотрела на Данкино платье глазами, полными зависти и отвращения.

– Да ладно тебе, – махнула рукой Инна. – Глазкова сама, как майская роза, в своей кремовой марлевке! Еще неизвестно, кто лучше смотрелся: она или Язневич. По мне, так Глазкова. А что второе?

– Второе: на перемену я выходила из класса предпоследней. Догадываешься, кто был последней?

– Нет.

– Она же! Алена Глазкова! – торжественно провозгласила Лида. – Ты же знаешь, Татьяна всегда оставляет запасной ключ от кабинета последней выходящей девочке. В этот день ею была Глазкова.

– Глазкова, между прочим, рядом с тобой в столовой салат ела, – не согласилась с ней Инна.

– А ты обратила внимание, насколько позже нас она пришла? Сначала разорвала платье, а потом решила пойти подкрепиться. Дело-то оказалось не таким уж и легким – одних шнуров штук десять выдрать пришлось. Кстати, ее имя тоже на «А» начинается.

– Совсем с ума сошла? Аленка станет мне писать, что я ей нравлюсь?

– Так ведь вовсе не факт, что записка тебе!

– Ну вот… У тебя семь пятниц на неделе. Сама же говорила, что мне. И, вообще, она в моем пособии лежала! Раз не Данке, значит, мне! Все очень логично.

– Такие пособия у многих в классе есть. Она могла и перепутать.

– Не могла. Я Данке пособие в гардеробе отдала, после уроков, а утром она мне его назад принесла. Никто ничего не мог перепутать.

– То, что ты сейчас сказала, как раз подтверждает мои слова!

– То есть?

– Да очень просто: в тот раз вообще никто не мог ничего в книжку подложить, раз вы ее из рук в руки передали! Записка попала туда раньше. И тогда действительно возможна путаница.

Инна сказала себе, что в логике подруге не откажешь, и в очередной раз сильно огорчилась. Записка, которая последнее время так грела ей душу, скорее всего, действительно написана не ей. Еще один удар ниже пояса в дополнение к убогому платью в меленький цветочек. Что ж, надо приготовиться к тому, что и Димка просто так болтал про Модильяни, а на самом деле ему в тот вечер просто некуда было время девать. Да и нос у нее самый что ни на есть буратиний, а никакой не ахматовский. А про глаза и вообще говорить нечего.

– Вот интересно, кому Глазкова писала записку? – продолжила между тем Логинова. – Кто же ей так нравится? Не знаешь?

– Понятия не имею. Да, признаться, мне это и неинтересно, – нехотя отозвалась Инна.

– Ну и зря! Я же тебе уже говорила – свалят Данку, за других примутся.

– На мое платье никто не позарится, а ты свое оберегай получше, вот и все дела.

Логинова, увлеченная своим расследованием, не обратила внимания, насколько горько Инна отозвалась о своем конкурсном наряде, и продолжала рассуждать: