Книга Ступающая по воздуху - Роберт Шнайдер

При прощальном, почти пламенном рукопожатии Изюмов высказал просьбу о возможном приеме здесь делегации центрального коммунистического органа с целью изучения читательских интересов. До этого, правда, дело не дошло, так как Изюмов влюбился в одного местного юношу и несколько месяцев спустя стал сотрудником газеты «Тат», обозревающим Восточную Европу. Эту работу он исполнял как преданный приверженец западных воззрений на восточные дела. За это Изюмов, который уже не один год поставлял статьи, тютелька в тютельку подходившие по объему, был вознагражден назначением на должность заведующего отделом некрологов.

«Тат» железной рукой правила Рейнской долиной. Если же кто-либо из здешних политиков расходился во взглядах с властительницей местных умов, она спускала на него всех собак, и ему приходилось читать недельные циклы самых нелестных отзывов и доносов в адрес собственной персоны, что принимало столь крутой оборот, что человеку советовали больше не показывать носа в кегельных и стрелковых клубах. Супруга же не осмеливалась более посещать вошедшие в самую моду курсы медитации. И ей уже не приходилось ждать неизменно присылаемых в феврале ярко раскрашенных приглашений на девичники.

Самым почтенным мужам ломала шею эта «Тат», если они были супостаты. К тому же их сокрушала трусость тех, в чьей поддержке они крайне нуждались и кто поспешно отходил в сторонку из страха перед газетными репрессиями, грозившими им тоже.

В связи с собственным тридцатилетием газета всадила на первую полосу титульное фото, самым непристойным образом демонстрировавшее ее власть. Дело в том, что фотографу удалось собрать политиков всех мастей и в полном комплекте за огромным дубовым столом, где они, расплывшись в улыбках, впились глазами в увеличенные линзой строки «Тат».

А в общем, газета была кладезем трагикомических историй, о чем, однако, никто из сотрудников не догадывался. Она трубила об июльском водном празднике всемирной известности, про который слыхом не слыхивал ни один шоу-деятель в Нью-Йорке или Сиднее. Или чего стоит навязанная самым верным подписчикам коллективная — в одном вагоне — поездка в Вену, где они, жалкая команда изможденных фигур, позировали перед каким-нибудь барочным павильоном. Но как позировали? С любимым органом в руке.

История «Настоящей Тат» («Варе Тат») не займет много места. Газета была учреждена в середине 70-х годов, между прочим, кучкой довольно смирных людей, которые до того носились с идеей открытия университета. Основана она была в спазматически бурном порыве сделать свой протестующий голос всезаглушающим печатным рупором. Мозги, работавшие на новую газету, были ничуть не сильнее, чем у солидных коллег из «Тат», но на первых порах энтузиасты бурлили юной свежестью и даже имели что-то от дерзости подростков с первыми признаками полового созревания. Тем не менее газета всегда балансировала на грани дистрофии.

Вначале молодые перебивались передовицами о группе «Баадер-Майнхоф», которая накрыла войной террора Германию. Они сочиняли не оставляющие никаких надежд опусы, в коих означенная банда не сегодня завтра должна была занять также вещающие центры их страны, а в Якобсроте вот-вот начнет действовать некое партизанское формирование, ведя непримиримую борьбу за свободное применение гашиша и внедрение рок-музыки в репертуар ресторанов. Литературная страничка была целиком посвящена южноамериканской беллетристике, которая была еще весьма так себе. Или же расписывала эксцессы в венских аудиториях, где студенты помечали своими экскрементами профессорские кафедры. Автор одной из статей горько сожалел о том, что свой экскрементальный привет не послал профессуре хотя бы один уроженец Рейнской долины.

Но запас дерзости мутирующих голосов «Варе Тат» вскоре иссяк. И она была куплена газетой «Тат». Прокуренные редакционные комнатушки проветрили, плакаты с Че Геварой и Эрнесто Карденалем смыли шваброй. Маленькое газетное хозяйство было поднято на уровень новейшего полиграфического стандарта и включено в сферу деятельности многотиражного органа. Надо же как-никак блюсти в краю плюрализм мнений. Но суть дела состояла в том, что благодаря всей этой затее издателю перепала кругленькая сумма из государственного фонда развития, которую он, не мешкая, употребил в дело и построил себе домик — почти весь из стекла — на берегу Боденского озера. И недаром из стекла, поскольку в силу его прозрачности плюрализм мнений можно было наблюдать непосредственно и с любой стороны.

Если жителю долины что-либо и занозит душу, то это смута или, упаси Бог, открытый мятеж. Гармония любой ценой — вот чего ищет человек долины.

В 70-е годы были, конечно, и здесь юнцы, которые отращивали волосы до плеч и, цокая сапогами, с гитарой наперевес и фурнитурой на шее — распятие, сердечко и бобровый зуб — заявлялись в рестораны и пели песни протеста против запрета рок-музыки. Но дома они продолжали складывать в стопки свежевыглаженное белье, и матери уж совсем в них души не чаяли. Одна из девиц, вместо того чтобы идти на конфирмацию, в знак протеста забеременела. А несколько удальцов отправились в Индию с целью духовного исцеления.

Однако действительно злонамеренных мальчиков и девочек эта земля на свет не производила. Противостояния родительскому дому никто не выдерживал. Рано или поздно они сбегают из родного угла и клянутся, что ноги их больше не будет в этом жутком захолустье. Но самое позднее лет через десять, глядишь, с похвальным усердием подновляют родительский дом или ремонтируют квартиру. А те самые индолюбивые поклонники давно уже дома и благополучно встречают сейчас шестой десяток лет жизни под пропахшим мускусом и пачулями отцовским кровом.

Нет, мятеж происходит не в быту. Он во внутренних органах этих людей. Когда сердечная мышца уже отказывается совершать свою работу. Когда изрубцовывается печень и прогрессирующий цирроз уже невозможно остановить. Когда отмирает душа, может быть, в ночной поездке на автомобиле, и руки вдруг спокойно оставляют руль, и машина летит в пропасть через кромку серпантина.

А танцы? Танцы в Рейнской долине возвращают нас к предновогодней ночи. Когда полночь оглашается звуками дунайского вальса, этого благороднейшего музыкального объятия, которое дарят себе празднично настроенные люди, а потом приходит черед лендлера — медленного вальса. Такт в три четверти, разумеется, не их изобретение. Но они вполне довольны своими одеждами, усыпанными блестками, дамскими безрукавками с золотым узором, тесноватыми смокингами с лацканами, отливающими чем-то похожим на шелк, довольны они и негромким звучанием оркестрика на сцене. Танцуют они с неуклюжей старательностью, руки не могут поддерживать такт. Но на какой-то миг, на один только миг, их грубо вытесанные лица словно озаряются, а блеск глаз становится почти величавым.

Дети этой ночью не спят, они смотрят на то, что делается по ту сторону голубого экрана, на сверкающего криолитово-желтым облачением Папу, и, сидя дома, тоскуют по дому.

Почему на такой чарующей полоске земли, как Рейнская долина, не сложилось сколько-нибудь значительной школы духа, жизни или искусства? Ведь дана же этому краю щедрая на выдумки природа, которая каждую весну сдвигает свои темно-зеленые луга к самой долине, осенью обжигает рдяным огнем лиственного леса, а зимой радует детей снежной перинкой на подоконном карнизе. Ведь протекает же здесь юный еще Рейн, влекущий вдаль мысли и дающий простор томлению души. Или же виною всему громадные, как первобытные хищники, горы, которые устрашают людей и не дают мыслям вырваться за пределы долины?