Книга Свет любящего сердца - Грейс Ливингстон-Хилл

Глава 4

Прекрасно! — сказал Дан, смахнув со скамейки пожелтевшие листья и жестом приглашая сестру сесть.

— Знаешь, мне так много надо рассказать тебе про нашего отца. Я даже не знаю, с чего лучше начать. Впрочем, лучше всего, конечно, начать с начала. Мне было два с половиной года, как ты знаешь, когда все это произошло, и, естественно, я мало что помню.

Сестра подняла на него недоумевающий взгляд. Все происходящее было до того непривычно, что она не знала, чего следует ожидать. На всякий случай она приняла равнодушный, немного надутый вид, сунула руки в кармашки короткого пальто и опустила голову, разглядывая свои красивые сапожки. Дан улыбнулся, прежде чем продолжить, но она не собиралась облегчать ему задачу и постаралась скрыть свои истинные чувства.

— Помню, однажды папа пришел домой страшно расстроенный и застал меня одного; я ревел во все горло. Не то чтобы хныкал или плакал — я орал изо всех сил. Меня оставили на попечение противной старухи-кухарки. Я был напуган, одинок, мне казалось, что миру пришел конец. Конечно, я был совсем еще маленький, но я это хорошо помню. Я помню руки отца, он взял меня из кроватки и прижал к жесткому шерстяному пальто и начал укачивать. Он сам только что узнал, что у него больше нет семьи и, что нас с ним бросили. Даже моя нянечка ушла. И я, хотя был совсем кроха, почувствовал тогда, что папе сейчас так же плохо, как мне. Но он забыл о своей беде и заботился только обо мне. Он положил меня в кроватку, наклонился, стал целовать, утешать, вынул из кармана мягкий белый платок и осторожно вытер мне слезы, а потом прижал к себе и начал тихонечко баюкать, нашептывая на ухо: «Малышка Дан! Папин любимый сынок! Ну, не надо плакать. Успокойся, детка. Папа тебя не бросит, он тебя любит, все будет хорошо!» Так он ласкал меня, пока я не заснул, — и потом долго еще, просыпаясь, я видел, что в комнате темно, а я все еще у него на руках, и отец крепко прижимает меня к себе — он сидел в кресле, откинув назад голову, закрыв глаза, и руки его тепло и надежно обнимали меня.

Помню, впервые в жизни я испытал такую нежность. А я так в ней нуждался!

Потом отец встал, все еще держа меня на руках, и пошел по комнатам, всюду зажигая свет. Кухарка ушла. В доме не осталось никого. Дом у нас был большой, но ту ночь он стал ужасно, страшно пустым, таким незнакомым и жутким. Я до сих пор это помню! Потом мы с ним пошли на кухню, я шел рядом с папой, держа его за руку. Мы поужинали, а потом вместе мыли посуду. Я помогал ему! Отец дал мне полотенце, и я вытирал тарелки. Он сумел даже рассмешить меня. После всех этих слез, мы с ним так хохотали! У него сердце исходило слезами, а он смеялся — ради меня!

Коринна забыла про свои обиды. Глаза ее наполнились незваными слезами, и она сердито смахнула их. Ее женское сердце было растрогано рассказом про маленького брошенного мальчика, которого утешал такой же брошенный отец. Раньше она никогда не думала о других, только о себе и своих нуждах и желаниях.

— Через несколько дней он взял служанку — простую женщину из Шотландии, уже немолодую. Она нам готовила, поддерживала в доме чистоту, присматривала за мной, чтобы я ничего не натворил и со мной ничего не случилось. Но отец каждый день спешил ко мне с работы, стараясь освободиться пораньше. Если успевал — даже забегал домой в обеденный перерыв. И я всегда ждал его у окна или у наших белых ворот — у нас были такие низенькие белые воротца, на которых я катался, и он всегда издалека махал мне и говорил: «Привет, дружище. Что, солдат, как служится?»

Он старался превратить нашу жизнь в игру. Мы с ним были солдатами, отважными и мужественными. Для меня это так много значило. Иногда мне даже кажется, — я надеюсь, это так, — что отцу это тоже скрашивало его одинокую жизнь.

Я помню день, когда первый раз пошел в школу. О, это незабываемый день! Отец сам отвел меня туда, а до этого много рассказывал про школу, чтобы я привык и скорее освоился в новой обстановке. Он сказал мне, что меня там ждет — встретятся люди, которые не будут любить меня так, как он, но мне с ними надо всегда быть ровным и вежливым, даже если они мне совсем не нравятся. Но я никогда не должен мириться с тем, что считаю несправедливым. Я должен помнить, что я — солдат. Что Бог всегда смотрит на меня — хороший я солдат или нет. Возможно, мне даже придется вступить в бой, но я должен твердо знать, что сражаюсь не ради того, чтобы настоять на своем, а за правое дело, потому что Бог всегда следит за мной.

Когда мне исполнилось десять лет, он впервые объявил, что у меня есть младшая сестра. В тот момент мы смотрели с ним в окно на улицу, и мимо нашего дома как раз шли прохожие, и с ними была маленькая девочка с золотистыми кудряшками, очень хорошенькая. Она смеялась и звала папу и маму, и тогда отец — у него перехватило горло, словно ему было больно говорить, — вдруг сказал мне: «Сынок, я тебе, кажется, не говорил, что у тебя есть младшая сестренка?» Я помню его лицо, когда он это произнес. Я задрал голову и засыпал его вопросами. Потому что понял, что он... что он любит тебя, очень! Тогда во мне проснулось понимание, что отец — взрослый человек и у него есть своя жизнь, что он не только мой отец. Я начал тогда догадываться, что он живет, скрывая в сердце огромное горе, но не поддается ему. Много лет спустя, незадолго перед тем, как он покинул меня навсегда, отец сказал мне нечто такое о Боге, что заставило меня по-новому взглянуть на тайну его сильной прекрасной жизни: у него было непрерывное сознание, что всюду присутствует Господь. Он учил меня этому в детстве и называл Его «Господом Иисусом».

Было очень тихо, только от озера, где плавали лебеди, доносились всплески воды. Городской шум остался вдали, а они вдвоем были здесь, в тишине, будто укрывшей их от всего чужого, и сестра вдруг почувствовала, что к ней пришел Бог. Раньше в ее жизни не было Бога, она только слышала это слово, но оно мало что для нее значило. А теперь Он был здесь, рядом, незнакомый, и смотрел на нее. Она сцепила руки и вздрогнула. Дан возобновил свой рассказ.

— Иногда мы говорили о тебе, но только когда оставались одни, тихо-тихо. Папа разрешал мне фантазировать, что мы сделаем, что скажем, если ты вдруг приедешь и поселишься у нас. Как счастливы мы будем все вместе, куда тебя поведем, что тебе купим — впрочем, это у нас была такая шутка между собой, потому что тогда у нас почти не было денег, их хватало только на самое необходимое. Это просто была такая игра. И папа всегда ее поддерживал. Например, когда я иногда приходил вечером и говорил: «Папа, я видел в магазине такие красивые часы на браслете, давай купим их моей сестренке?» — он всегда включался в эту игру с таким же пылом, как и я. Например, отвечал: «Только давай подождем до Рождества и подарим их ей». А потом начинал придумывать, как мы украсим новогоднюю елку, как повесим на нее чулки для подарков и, как ты в одном из них найдешь часы!

Дан замолчал и отвернулся. Он не мог справиться с чувствами, и глаза его будто застилало туманом. Он не смотрел на сестру и не видел, что по ее щекам слезы катятся градом. Ей было так странно плакать, и плакала она сейчас не от злости.

— Мне кажется, если бы у него хватило денег на часы, которые ему понравились, уверен, он непременно прислал бы их тебе на последнее в его жизни Рождество. Он часто говорил в последнее время, что хотел бы сделать для тебя, если бы имел возможность.