Книга Добрая фея с острыми зубками - Татьяна Сахарова

Выкурив сигарету до половины, я затушила окурок и направилась назад в спальню. По дороге мне на глаза попалась стопка, добытая вчера из почтового ящика. Чтобы как-то убить время, я, устроившись на кровати, стала выгребать из вороха рекламных газет и листовок бесчисленные квитанции. Так, вот два счета за свет, два — за коммунальные услуги, столько же — за услуги кабельного телевидения. И еще несколько квитанций за телефон и пакет с распечатками от мобильного оператора. Кажется, все! Я уже собралась отложить в сторонку последнюю газету, но из нее вдруг вывалился конверт. Самый обычный конверт с почтовым штемпелем. В правом нижнем углу моя фамилия, инициалы и адрес. Адрес отправителя тоже имеется, но он как бы невзначай размазан. Ручка, по всей видимости, была гелевой, и попавшая на конверт влага почти полностью уничтожила буквы. Улица заканчивается «…ная», а фамилия отправителя начинается на «Ки…». Все остальное разобрать невозможно. Правда, почтовый штемпель указывает на то, что письмо отправлено из нашего города более месяца назад. Почему-то мне сразу припомнилось вчерашнее подозрительное послание.

Я вскрыла конверт и почти не удивилась, обнаружив там фотографии. На этот раз их было всего две. На одной изображен щекастый карапуз месяцев шести-восьми от роду. И, хотя снимок сделан с приличного расстояния, что-то мне подсказывает, что этот карапуз — я сама. Вторая фотокарточка служит тому подтверждением. На ней мне не меньше пяти. И запечатлена я рядом с огромным чучелом медведя. В семейном альбоме есть похожий снимок. Но тот снимок цветной, и делал его в зоопарке профессиональный фотограф. А здесь изображение черно-белое и расплывчатое, да и расстояние, с которого велась съемка, намного больше. Как и во вчерашнем конверте, обнаружился также и клочок бумаги. «Храни тебя Господь!» — значилось на нем. Бьюсь об заклад — тот же самый почерк.

Шантаж?! Нет, полный идиотизм! Что может быть крамольного в детских снимках? Понимаю, если б кто-то запечатлел мои вчерашние фортели. Но даже в таком случае, муж у меня все равно уже почти бывший. Родители, конечно, расстроились бы, но их вполне удовлетворило бы чистосердечное признание о передозировке успокоительного. И птица я не такого полета, чтобы желтую прессу всерьез обеспокоил мой моральный облик. Так что шантажировать меня решительно некому и нечем, тем более при помощи детских фотографий.

В попытке прояснить ситуацию я набрала номер родителей.

— Серебров слушает, — произнес папа голосом, преисполненным официоза и чувства собственного достоинства. С тем же успехом он мог бы сказать: «Президент на проводе!» — и при этом, поверьте, никто бы не усомнился.

— Привет, папуль. Как поживаете?

— Прекрасно. Рад тебя слышать, — весело отозвался он, немедленно сменив тон так же, как меняют после работы лощеные ботинки на стоптанные домашние тапочки. — Тебя к ужину ждать?

Я с ужасом вспомнила про свое обещание заскочить в гости. Не думаю, что до вечера мой экстерьер придет в норму, поэтому пришлось юлить на ходу:

— Нет, я не приду, извини. Тут, понимаешь, такое дело… У Лариски личная жизнь опять на мази. Придется мне с новым женихом знакомиться.

— Напрасный труд, — отмахнулся папа, — все равно его к Новому году максимум отправят в отставку.

— Между прочим, это хозяйское дело, — вступилась я за подругу. — Хоть бы и к Новому году! Или ты прикажешь мне оставшиеся полгода избегать Ларискиного кавалера?

— Да уж, тебе прикажешь… Ладно, сегодня знакомься с женихом, но завтра обязательно заскочи на минутку — мама соскучилась.

— Обязательно, — поспешно согласилась я, опасаясь, что папа станет настаивать на сегодняшнем визите. — Да, собственно, у меня есть вопрос к тебе.

— Вопрос? Неужели у моей гениальной дочери еще остались к старику какие-то вопросы?

— Остались. И нечего прибедняться насчет старика. Так вот, я хотела спросить… Наверное, это чей-то глупый розыгрыш. В общем, кто-то присылает мне конверты с фотографиями.

— Надеюсь, там не запечатлены твои постельные сцены в эпатажных позах? — с иронией осведомился Серебров-старший.

— Совсем даже нет, — обиделась я. — Абсолютно безобидные фотографии моего детства: возле нашего старого дома на Менделеевке, в детском садике, в школе, в зоопарке. Да, еще мама с моей коляской. Качество снимков ужасное, и в семейном альбоме таких фотографий отродясь не водилось. Что ты думаешь по этому поводу?

В трубке повисло молчание, после которого папа озабоченно спросил:

— А письмо?

— Какое письмо? В конвертах не было никаких писем, только одна фраза на тетрадном клочке.

— Какая?

— «Храни тебя Господь!» Странно, правда?

— Много пришло конвертов?

— Всего два. Один каким-то образом попал в рабочую корреспонденцию, а второй я достала вчера из почтового ящика городской квартиры. Ни адреса, ни фамилии отправителя нет.

— Ты вот что, не переживай, — попытался успокоить меня папа, но я спинным мозгом уловила в его голосе напряжение. — Попробую разобраться в этой ситуации. Ты завтра, когда будешь к нам ехать, прихвати эти фотографии.

— Хорошо, но первый конверт остался в столе на работе.

— Привези второй.

— У тебя есть какие-то предположения?

— Да нет… нет у меня предположений, — слишком поспешно ответил он, и мы простились. Но у меня почему-то остались сомнения относительно того, что никаких предположений у папы нет.

Воскресный день прошел спокойно. Утренний визит к родителям, потом отдых за городом в компании Лариски и ее приятеля. Иван был за рулем, поэтому, к моей великой радости, мы обошлись без череды колоритных тостов. Мой организм успешно преодолел последствия гремучей смеси из успокоительного и «Маргариты», так что начало рабочей недели я встретила полная сил и творческих планов.

С понедельника секретарша отбросила манеры английской королевы и, хотя мы с ней снова перешли на «вы», стала приносить мне кофе с булочкой и дружеской улыбкой. Мы ни разу не обмолвились о побоище, списав обоюдный эмоциональный всплеск на неурядицы в личной жизни. Кстати, времени на приготовление кофе у Антонины стало уходить не более десяти минут, да и печатать она теперь стала намного быстрее. Хотя, наверное, я сама перестала относиться к ней с предубеждением.

Толику Оглоедову я выдала по первое число за несанкционированную порцию лекарства, чем немало его удивила. Пришлось соврать, что благодаря его ретивой заботе я вечером вырубилась прямо в оперном театре, сидя в первом ряду партера.

К концу рабочего дня в четверг, когда я догрызала ручку (никак не могу избавиться от дурной привычки), внося коррективы в проект по приватизации сахарного завода, Антонина сообщила по селектору внутренней связи:

— Анна Дмитриевна, вам тут звонит какая-то женщина. Якобы по личному вопросу. Говорить будете?

— Какие еще личные вопросы? — недовольно проворчала я. Около года назад мне вот так же позвонили по личному делу. Жена одного из наших системных администраторов требовала помочь вернуть в семью загулявшего супруга. Не хватало мне новых мексиканских страстей. — Ладно, пусть изложит свой вопрос, только предупреди, что у меня мало времени, — немного поколебавшись, согласилась я.