Книга Осколки эпохи Путина. Бюрократия против нации - Андрей Савельев

Исторический экскурс Суркова связан с теорией общественного развития, которую Сурков излагал на скорую руку: общество развивалось, развивалось, а потом стало обществом «массовой демократии». Мол, транспорт и связь создали возможностью людям участвовать в принятии решений, что и привело к всеобщему избирательному праву, с которым жить «и прогрессивнее, и интереснее». Ясно, что ничего подобного в истории не было и быть не могло. И даже ни один либеральный интеллектуал западного образца не позволил бы себе столь невежественных суждений. Но Суркову это можно было по должности, и полет его мысли был принят «партией власти», хотя и не понят. По крайней мере, следов такого понимания отыскать не удалось. Получилось, что Сурков просто объяснил политику власти, но она существовала и без его объяснений и в объяснениях не нуждалась. Тем более, что избирательное право было раскурочено и превращено в постыдную фикцию. «Эффективнее и интереснее» стали жить только те, кому это было позволено олигархией — ее ближние холуи.

Продолжая конструировать своего убогого либерального индивида, Сурков ставил ему в заслугу знания, с помощью которых тот в большей степени участвует в принятии решений, отчего получает большую свободу выбора и укрепляет чувство собственного достоинства. Трудно представить себе цивилизацию, в которой подобный субъект действительно становился бы опорой общества. Это наглый эгоист, который, имея более высокие возможности к освоению информации (монополия), пользуется своим положением для самовозвышения — манипулируя другими (навязывая свой выбор) и упиваясь успешным покорением чужих воль. Такого субъекта, с учетом его стремления к материальному успеху, во все времена скорее считали мерзавцем и, при случае, гнали из общины поганой метлой. Теперь, в современной России, Сурков предлагал своей партии апологетику мерзости. И, примерив к себе выдуманные идеалы, провозглашал мерзостные принципы с пафосом и напором, демонстрируя, что он и есть образец того самого идеального мерзавца.

Вдаваясь в историю, Сурков проводил прежнюю марксистскую догму. У марксистов она звучала так: более развитые общества показывают менее развитым их будущее. То есть, все общества идут по одной колее, но с разной скоростью и с разных стартовых позиций. Сурков предлагал считать всю европейскую историю еще проще: как монопроцесс. Мол, у них — реформация, у нас — нестяжатели, у них — абсолютизм, и у нас тоже, а если у нас «довольно странное тоталитарное государство», то и у них почти то же самое — нацизм в Германии, фашизм в Италии, франкизм в Испании. А раз так, то Россия — не уникальна. Ей не в чем каяться, но и Европе тоже. Мол, все одинаковы.

Противоположная точка зрения обоснована куда как яснее — хотя бы в цивилизационном подходе. Но Сурков искал для идеологии «партии власти» не истины, а удобства: совсем просто считать, не вдаваясь в детали, что мы «не хуже всех», расплачиваясь за это также необходимостью признать, что «и не лучше» и «лучше» в принципе не можем быть ни в чем. Таким образом, в обмен на реабилитацию всех без исключения эпизодов прошлого России (как и позорного настоящего), приходится приравнять сталинизм и гитлеровский нацизм, считая их явлениями одного порядка. Что, собственно, делают и самые большие «доброжелатели» России на Западе.

Для патриота Россия — безусловно уникальна, как уникальны для любого нормального человека его родители. Но Сурков не нуждался в этой «семейной» трактовке патриотизма. Ему хотелось доказать лишь неправомочность «изгойства» России, представление о котором поселилось среди его соратников по «Единой России» и бытовало среди либералов. Ему нужно было доказать, что Россия — не страна-уродец. Для патриота это и так ясно. Но Сурков мечтал, чтобы за кордоном российским олигархам были открыты все дороги и никто не попрекал их авторитаризмом, рецидивами сталинизма и разрывом с собственной историей. Холуи «партии власти» должны были настроиться на этот тон: «у нас» не все так плохо, а «у них» — не все так хорошо.

На место одного комплекса приходил другой. Сурков ци; тировал Николая Бердяева — некие достаточно банальные слова о свободе. Случайно пролетевшее слова, не имеющее системной привязки ни к мировоззрению самого Бердяева, ни к русской философии в целом. Адвокату олигархии лишь нужно найти схожие места с догмами, сидящими у него в голове. Пусть даже вне контекста, пусть нечто самое банальное — лишь бы запутать в свои интересы какое-нибудь известное имя. Это такое же воровство смысла, как ельцинская приватизация — воровство собственности.

Что Сурков совсем не понимал исторических аналогий, о которых так страстно говорил, свидетельствует его фраза об СССР: «Ну и кому нужна была такая империя, которая не могла дать своим гражданам ни хлеба, ни зрелищ? Вполне естественно, что она распалась». Надо совсем забыть школьный курс истории, чтобы не понять, что Римская Империя рухнула именно в связи с распадом гражданского самосознания, когда толпа требовала лишь «хлеба и зрелищ». Римский сатирик Ювенал, изобличая вожделения черни, видел в этих запросах очевидный порок, а вовсе не программу для государства. Империя, где гражданам подавай только «хлеба и зрелищ» (panem et circenses), оказалась никому не нужной. Ее некому было защищать! И Россия, которую видел в своих грезах Сурков, никому не нужна. Россия олигархов и охлоса, охочего до застолий и развлечений, беззащитна. Но как раз такую Россию Сурков намерен был конструировать, выжигая в ней все живое — все, что за пределами «хлеба и зрелищ». Политическая практика администрации Путина и риторика одного из ее ведущих руководителей — тому прямое свидетельство.

Кто не знает о службе Суркова при Ельцине, вероятно, расценит его филиппики против недавнего проклятого прошлого как вполне обоснованные и даже смелые: «Не надо считать крушение Советского Союза итогом интриг ЦРУ или заговором партийной верхушки». «Надо сказать, что российский народ сам выбрал такую судьбу — он отказался от той социальной модели, поскольку увидел, что в своих поисках свободы и справедливости он не туда зашел». Это ложь.

Любой, кто касается истории краха СССР, может без труда увидеть в нем и замысел врагов России, победивших в «холодной войне» изощренными пропагандистскими технологиями, и «выбор» ельцинистов, решивших загубить страну лишь ради одного: править самим в одном из ее обломков, все ресурсы которого они намерены были разграбить и разграбили. Сурков отстаивал не право народа на выбор, а право своего клана на монопольную приватизацию России. Олигархия путинского типа стала для Суркова поводом для вдохновения. Выгодно и удобно оправдывать утвердившуюся власть, готовую растерзать любого, кто станет у нее на пути.

Сурков прямо говорил, что утрата территорий, населения, крах экономики — это та цена, которую народ, якобы, готов был заплатить за демократию. Это ложь. Разумеется, никто народу расценок не предлагал и его желания не спрашивал. Заболтать это обстоятельство нужно лишь потому, что цена режима Путина для народа также была невероятно высока — она стоит всего, что копилось поколениями. Разграбив при Ельцине промышленность, приватизировав большую часть собственности, олигархи всех мастей и рангов, при Путине принялись приватизировать ВПК, образование, науку, здравоохранение, ЖКХ, соцобеспечение. Если при Ельцине убивали и утилизировали прошлое России, то при Путине интенсивно разрушали ее будущее.