Книга Звезда Одессы - Герман Кох

— Что «и»? — спросил я.

— Ну, как звали того немецкого генерала, который… и так далее? — спросила Сильвия.

В этот момент раздался гонг, возвестивший, что вторая серия «Столкновения с бездной» вот-вот начнется.

— Штудент,[9]— сказал я. — Курт Штудент. Французские и британские войска были полностью деморализованы, поскольку считали, что немцы со своей тяжелой бронетехникой никогда не пройдут через Арденны по узким, извилистым тропинкам.

Макс расхохотался, запрокинув голову.

— Штудент! — смеялся он. — Теперь и я вспомнил! Штудент! Незабываемое имя! Но я его забыл, а он — нет. Разве я преувеличил? — спросил он, повернувшись к своей жене.

Я все еще смотрел на Сильвию; мне показалось или она мне подмигнула? Я подумал, что с некоторыми видами животных дело обстоит так же: непонятно, смотрят они на тебя или просто спят.

— А чем ты теперь занимаешься? — спросил Макс.

Я рассказал.

Макс несколько секунд смотрел на меня, не говоря ни слова.

— Должно быть, ты питаешь огромное отвращение к людям, — проговорил он наконец.

Снова прозвучал гонг. Фойе уже почти опустело.

Макс протянул руку Кристине.

— Приятно было познакомиться, — сказал он и взял свою жену под локоть.

— Может, мы еще разок… — начал он, пожимая мне руку. — Может, мы еще разок выпьем вместе? Было бы здорово.

Я видел, что на его лице написано совсем другое. В тот момент его лицу хотелось обратно в кинозал. Наверное, оно вообще не хотело бы больше видеть меня.

Когда я посмотрел вниз, на наши соединенные руки, то увидел засохшую каплю крови на циферблате Максовых часов; это были золотые часы для подводного спорта, с множеством разных стрелочек, указывающих секунды и, насколько я понял, глубину в метрах. Человека, у которого есть все это, наверняка не слишком интересовали воспоминания о нашей школьной жизни.

— В следующую субботу я отмечаю свой день рождения, — сказал я. — Мне будет приятно, если вы оба придете.

Позже, в темноте кинозала, жена наклонилась ко мне. Метеорит увеличился настолько, что светил ярче солнца; уже скоро волны, заливающие сушу, должны были столкнуть статую Свободы с пьедестала. Я люблю фильмы, где поначалу все хорошо, но известно, что долго это не продлится. Теперь, смотря «Столкновение с бездной» во второй раз, я получал даже больше удовольствия, чем в первый.

— А я и не знала, что ты хочешь отпраздновать свой день рождения, — прошептала Кристина мне на ухо. — Во всяком случае, мне ты об этом не говорил.

В темноте я усмехнулся.

— Я тоже не знал, — прошептал я в ответ, ущипнув ее за руку. — Но с другой стороны, сорокасемилетие бывает только раз в жизни, — добавил я.

6

Время близилось к полуночи, и я уже смирился с мыслью о том, что Макс и Сильвия не придут. Разговоры, после обсуждения беспроцентной ипотеки, новых ресторанов и новых секретарш, опустились на такой уровень, что на следующее утро о них лучше было вообще не вспоминать. Между втоптанными в паркет орешками и остатками салата кто-то делал нелепые попытки в одиночку изобразить танцевальные па; наступила та мертвая точка, когда все могут схватить свои пальто и ни с того ни с сего исчезнуть.

Я отметил про себя, что отвык устраивать праздники. В последние годы я старался, чтобы мои дни рождения проходили как можно незаметнее, и мне было трудно по обязанности выслушивать одновременно столько рассказов стольких людей. Одним словом, у меня заходил ум за разум на моем собственном празднике, и поэтому темы для разговоров, которые предлагал я сам, теперь уже невозможно вспомнить. Пил я быстрее, чем делал бы это в другой обстановке, смотрел на часы чаще, чем обычно, и несколько раз, стараясь вести себя как можно естественнее, подходил к окну, смотревшему на улицу. Там я стоял, уставившись на припаркованные машины в свете уличных фонарей, на угол в конце улицы, уже не помня: то ли я оставил всякую надежду на его приход, то ли в глубине души все еще верил в него. Я также не знал, обрадуюсь ли его появлению, почувствую ли себя отвергнутым, если он не придет.

Слегка сдвинув манжету рубашки, я посмотрел на часы. Без четверти двенадцать… Я со вздохом бросил последний взгляд на пустую улицу и поплелся обратно, туда, где отмечали мой день рождения.

Компания, которую я всего несколько минут назад оставил за разговором о размерах налогов, теперь перешла на домработниц.

— Значит, звонит нам Габриэла из Схипхола,[10]— говорил мой шурин, продолжая тему, начало которой я, видимо, пропустил, — и говорит, что ее задержали на таможне. А знаете, что сделала эта глупая корова? Она вернулась ровно за неделю до истечения двух месяцев, которые должна была провести за границей, чтобы ее снова впустили в Нидерланды. И это притом, что мы оплатили ее обратный билет, из Сантьяго-де-Чили. Выброшенные деньги. Только их и видели.

Я разглядывал физиономию шурина. Физиономия у него была недовольная и плаксивая, будто с ним давным-давно обошлись очень несправедливо и до сих пор не выплатили компенсацию. В то же самое время я задавался вопросом: кто дал обладателю этой физиономии право заставлять чилийскую уборщицу из Сантьяго-де-Чили наводить порядок за его задницей?

— А наша из Шри-Ланки, — сказал Хюго Ландграф, живущий в одном из соседних домов. — По-голландски не знает ни слова, зато чертовски мила. И хороша собой, между прочим.

— Тамилка, — уточнил Петер Брюггинк.

Петер жил один, и домработницы у него не было; с ним я познакомился еще тогда, когда разговоры чаще всего заходили о расстояниях между звездами.

— Знаете, что, по-моему, самое ужасное? — продолжил шурин. — Эта наша Габриэла живет в Нидерландах уже, не соврать бы, лет восемь. Сначала она вышла здесь замуж за антильца — думаю, только ради официальных бумаг, но, так или иначе, он оказался гомиком. Восемь лет! И эта дебилка до сих пор объясняется по-голландски, как слабоумная. Каждый раз приходится изо всех сил напрягаться, чтобы разобрать ее слова. С ума сойти. А тут еще телефонный разговор, когда по губам не прочитать. В общем, я отдал телефон Ивонне, потому что мое терпение лопнуло. Будь моя воля, ее сегодня же посадили бы в самолет до Чили, чтобы она никогда не возвращалась, а Ивонне ее жалко. Жалко! На это и ответить нечего.

Я взял с пианино свой бокал с «Московской» и сделал большой глоток. Это был мой шестой (или седьмой?) бокал, и я находился на грани: на грани между «слишком много» и «в самом деле слишком много» — такой перебор обычно сопровождается определенными изменениями личности, причем на следующий день только от других можно узнать, что ты наделал или наговорил.