Книга Наследник Тавриды - Ольга Игоревна Елисеева

Мишель заверил добродушного полковника в согласии идти на мировую. И пустился в рассказы о городе.

— Самый занятный малый в Кишиневе — Пушкин, племянник поэта. Да ты его видел на реке у переправы. В красной феске.

— Коротышка? А зачем ему железная палка?

— Тут свой случай. — Мишель рад был поточить лясы. Федор не каждый день выбирался из деревни. — Пушкин решил стреляться с Толстым-Американцем. Тот распустил слух, будто государь, прежде чем выслать поэта из столицы, велел высечь его за шалость в Царском Селе.

— Поделом, — заржал Федор. — Не пытайся цариц целовать!

— В отместку Пушкин рассказывает, что Толстой во время американского путешествия был за шулерство высажен товарищами с корабля на необитаемый остров за шулерство. Вместе с ручной гориллой. Жил с ней, как с женой. А потом съел…

Федор хрюкнул, подавившись смехом.

— Каждое утро он стреляет в стенку восковыми пулями. И носит железную палку, чтобы тренировать руку.

— Штафирка, — презрительно бросил Федор. — Ладно, поглядим.

Дом генерала Инзова располагался на холме. Это было двухэтажное оштукатуренное здание, стены которого, по местной моде п, окрывали картинки с изображениями вьющихся растений. Сзади к постройке примыкал сад, по скату холма спускался виноградник. Под ним в лощине гремела река Бык. Чуть в стороне находился птичник, и неумолчное квохтанье, кукареканье и чириканье сопровождало каждый разговор в комнатах.

Генерал Инзов, добродушный старик, относился к ссыльному по-отечески мягко. Жалкий вид юноши, добиравшегося с севера почти без гроша, в каких-то обносках, тронул сердце наместника. Разве родных у него нет? И что за манера у нынешних родителей открещиваться от детей, чуть только они прогневают государя?

Мишель Орлов представил брата хозяину и завсегдатаям его дома — полковникам Алексееву и Липранди. Первый был мастером стула местной ложи «Овидий». Второй — резидентом Главного штаба, часто исчезавшим на турецкой стороне и щеголявшим неизвестно откуда бравшимися деньгами. Те радушно приняли безногого новичка, и братья остались до обеда. Пушкин не появился. Он с утра сидел, запершись в комнате — марал бумагу. Домоправительница генерала молдаванка Катерина пару раз порывалась постучать. Но из-за двери слышалось:

— Я работаю!

Почтенная дама нервничала: как без обеда?

— Куконаш Пушка, — наконец закричала она. — Вы не завтракали, не пили кофе, теперь отказываетесь от щей. Я принуждена буду отворить своим ключом. И поставить вам еду на стол.

С этими словами «жипуняса» Катерина загремела связкой, болтавшейся у нее на железном кольце у пояса. Но не успела отомкнуть дверь, как створки сами распахнулись и в лицо экономки вылетел ком рваной бумаги.

— Вот вам! Вот! — раздался изнутри гневный голос. — Из-за вас я погубил целую страницу! Куриные мозги!

Домоправительница гордо выпрямилась, отмахнула от себя бумагу и, повернувшись к кухне, крикнула стряпухе:

— Куконаш Пушка хочет куриных мозгов!

Ее слова были встречены дружным смехом. Алексеев поднял с полу листки и сокрушенно вздохнул.

— Еще напишет, — ободрил его Липранди.

Назавтра безногому Орлову вздумалось играть в бильярд. Он прихватил с собой обоих полковников и, по широте душевной, Пушкина, с которого схлынуло вчерашнее вдохновение. Тот сидел, нахохлившись, как птенец, и в задумчивости грыз ногти.

— В бильярдную Гольды? Можно. Лучшее средство взбодриться после бессонницы.

— Полуночничали? — спросил Федор.

— Писал. А нынче голова болит.

— Стакан жженки это поправит.

Липранди недовольно глянул на Пушкина, у которого загорелись глаза.

— Федор Федорович, — понизив голос, сказал он. — Молодой человек деликатного сложения, и водку так глохтеть, как мы с вами, не может.

— Я же ему в рот не вливаю! — искренне удивился Орлов. — Все лучше, чем слушать разговоры моего братца о политической экономии.

При этих словах лица у всех четверых вытянулись, и они поспешили покинуть дом. Бильярдная была просторным, не слишком чистым зданием, по окна вросшим в землю. Под низким потолком клубился сизый дым. Полковники заняли лучший стол. По требованию Орлова хозяин распорядился варить жженку, причем хитрый еврей уверял, что станет поливать сахарную голову чистейшим коньяком. Чему, конечно, никто не поверил.

Пока Федор рассказывал Пушкину — единственному, кто никогда не участвовал в бивачных попойках, — как правильно приготовлять священный напиток, все шло хорошо. Ссыльный внимал Орлову с завистью и восхищением. Он попытался не поверить, что жженку пьют из пистолетов, заливая в дуло. Но все трое с рвением бросились заверять юношу в правдивости Федора. Пришлось сдаться.

— Ах, если бы и у меня сейчас был пистолет!

— Зачем? Они потом стрелять не годятся, — буднично бросил Липранди. — Ей-богу, хуже нет, чем вычищать из затвора застывший сахар!

Пока не поспела жженка, разминались портером. Потом хозяин внес дымящуюся вазу. Алексеев и Орлов, как старые гусары, порешили пить вкруговую. Липранди для виду воспротивился, но более из-за Пушкина, чем из-за себя. Он был человек привычный. Однако ссыльный сам громче всех требовал смертной чаши. Первая ваза кое-как сошла с рук, даже удары не стали слабее. Но вторая, поднесенная услужливым Гольдой, подействовала. Лица покраснели, шары взялись ускользать от киев, а устья луз на глазах сузились. Пушкин развеселился, вздумал подходить к бортам бильярда и вспрыгивать на них, мешая игре.

— Да что делает этот школяр! — возмутился Федор. — Он мне сию секунду погубил верный шар! Уймитесь, сударь!

Полковник же Алексеев угрожающе постучал кием о ладонь, присовокупив, что дурачков по-свойски учат. Этого Пушкин снести не мог. С воплем:

— Ах, так! — он разбежался от стены, плюхнулся животом на бильярд и смешал руками шары.

— Что же это?! — Федор схватил поэта за шиворот и, прежде чем Алексеев с Липранди успели помешать, поднял в воздух, размахнулся и вышвырнул в окно. Благо ставни не были закрыты.

С улицы донеслось истеричное кудахтанье. Падая, Пушкин раздавил курицу. Через минуту он фурией вбежал в дом и ринулся на обидчиков с кулаками.

— Я вас вызываю! И вас тоже! — выдохнул ссыльный, хватая Орлова с Алексеевым за рукава. — А вас… — он обернулся к Липранди, — прошу быть моим секундантом.

Делать нечего. Как наиболее крепкий на голову, резидент Главного штаба оговорил с приятелями условия. Завтра в десять. У дома Липранди. Примирение невозможно. И увел разбушевавшегося поэта с собой. Дорогой они спустились на берег Быка, где полковник умыл своего подопечного. Тот уже начал трезветь и раскаиваться.

— Все моя арапская кровь! Я загораюсь, как порох!

— Причина для дуэли вовсе не достойная, — уговаривал Липранди, помогая Пушкину подняться. — Дело при бильярде, под жженку. Надо бы замять.