Книга Война роз. Троица - Конн Иггульден

– Конечно, сын мой, – сказал он с безмятежным видом, хотя у самого губы были синими от холода.

Дерри снова подумалось о тугом кошельке, пригретом возле мошонки.

– Я… Я, пожалуй, дальше с вами не пойду, – вымолвил он, предпочитая глядеть себе под ноги, чем видеть разочарование, которое сейчас, безусловно, читалось на лице у монаха. – Мне в замке надо увидеться с одним человеком, и я там, видимо, подзадержусь…

– Ах вон оно что, – раздумчиво кивнул брат Питер. – Что ж, во всяком случае, ты отправишься туда с благословением Божиим.

К удивлению, пожилой францисканец протянул руку и, возложив ладонь на пробритую макушку Дерри, нежно надавил, чтобы тот нагнул голову. Дерри подчинился, до странности тронутый проявлением той искренней, слегка наивной веры, с какой брат Питер взывал к святому Христофору и святому Франциску, чтобы те сопровождали и опекали путника в его странствиях и треволнениях.

– Спасибо тебе, брат Питер. Для меня это честь.

Монах с улыбкой отвел руку.

– Я лишь уповаю на то, Дерри, – с тихим светом в глазах сказал он, – что те, с кем ты надеешься разминуться, в решающий миг окажутся ослеплены солнцем и при твоем прохождении мимо будут слепы, как Саул из Тарса.

Дерри от изумления моргнул, отчего брат Питер издал смешок.

– Немногие из тех, кто примыкает к нам в дороге, Дерри, уже через день-другой требуют выбрить себе тонзуру. Думаю, тебе это все-таки не повредило, несмотря на недостаточно умелое обращение с бритвой брата Джона.

Дерри смотрел, разом и смущенный и позабавленный.

– Я потом было спохватился: как же так? У вас у всех на макушках кружок от силы пальца в три, а у меня шириной чуть ли не до ушей.

В темных глазах брата Питера заплясали лукавые искорки:

– Это я так решил, Дерри. Если уж человеку так хочется иметь тонзуру, то почему б его не уважить и не сделать ее на вырост? Прости мне, сын мой, если что не так.

– О чем ты, брат Питер! Вы ведь, можно сказать, доставили меня сюда в целости и сохранности.

В безотчетном порыве благодарности Дерри сунул руку под рясу и из глубоких складок извлек наружу кожаный кошель, который буквально втиснул брату Питеру в пальцы.

– Вот, это вам. Того, что здесь есть, хватит всей вашей братии на целый месяц, а то и больше.

Францисканец, задумчиво взвесив кошелек на ладони, протянул его обратно.

– Нищим, Дерри, всегда Бог подаст. А это ты оставь себе, хоть доброта твоя меня и трогает.

Дерри, пятясь, замахал поднятыми руками.

– Брат Питер, прошу, возьмите! Это все ваше.

– Ну ладно, ладно, – успокоил монах, убирая кошелек под рясу. – Уверен, что мы найдем этому лучшее применение или поделимся с кем-нибудь, кто в нужде еще большей, нежели мы. Ступай с Богом, Дерри. Кто знает, может, настанет время, когда ты решишь примкнуть к нам в странствии длиною больше, чем пара дней. Буду об этом молиться. Ну что, пора в путь, братья, – обратился он к остальным, – опять дождь начинается.

Каждый из монахов поочередно подошел к Дерри и, перекрестив, напутственно приобнял. Даже Молчун Годуин приблизился и согбенно, выпростав из-под камня свою лапищу, сжал ладонь Дерри так, что хрустнули кости.

Дерри остался одиноко стоять на вершине холма возле стен замка, глядя, как стайка францисканцев удаляется вниз по узкой покатой улочке. Дождь действительно возобновился, отчего тело изнутри бил озноб. Он взял путь на будку караульни близ ворот королевской крепости. Ощущение было такое, что за ним наблюдают, и он припустил трусцой, торопясь поскорее укрыться под сенью стен, где повернул к темной безмолвной фигуре караульного. Приблизившись, он сощурился, вглядываясь в густеющий сумрак. Стражник вымок не меньше, чем Дерри, и отличался от него разве что наличием алебарды и сигнального колокола. Постой-ка вот так на часах в дождь и град, холод и зной.

– Доброго тебе вечера, сын мой, – делая в воздухе крестное знамение, приветствовал Дерри.

– Побираться здесь запрещено, отче, – хрипло и нехотя откликнулся после паузы стражник, при этом все же добавив: – Уж извини.

Зубы Дерри, синевато-белые на темном от дорожного загара лице, засветились в улыбке.

– Сделай-ка вот что: сообщи обо мне своему капитану. Держу пари, ему захочется выйти мне навстречу.

– В такую погоду вряд ли, отче, – угрюмо возразил стражник. – Неохота его сердить.

Дерри исподтишка глянул вниз и вверх по дороге: вокруг никого. С одной стороны, это хорошо, но впору рухнуть от усталости, а в животе урчит от голода.

– Скажи ему одно лишь слово – «виноград», – и охота у него вмиг появится.

Стражник какое-то время смотрел с хмурым сомнением; Дерри ждал, сплотив всю уверенность, какую только можно было выставить напоказ. Через минуту-другую человек сдался и, пожав плечами, резко свистнул. У него за спиной в караульне открылась дверь, из которой тотчас хлынул поток ругани и насчет дождя, холода, и вообще.

Вышедший наружу имел щеголеватые, закрученные кверху усы, которые под дождем уже начали никнуть. Сейчас он вытирал руки о кусок ткани, а к губе сбоку лепился кусочек недоеденного яйца. На стоящего под дождем фриара он даже не взглянул, а недовольно обратился напрямую к караульщику:

– Что там такое?

– Да вот, сэр, этот монах. Просил за вами послать.

То, что начальник стражи оскорбительно не обращает на него внимания, начинало Дерри досаждать, и он порывисто заговорил, хотя губы сводило от холода, а зубы постукивали:

– Я продрог, промок и проголодался, Хоббс. «Виноград» – ты меня расслышал? И меня сейчас захочет видеть королева. Так что впускай не мешкая.

Капитан Хоббс хотел было осадить наглеца в рясе – это что еще за манера обращения, – но тут ухватил, что незнакомец произнес его имя, да еще и слово, которое ему пару недель назад велено было запомнить. Так что дело обретало совсем иной оборот и приходилось держать себя соответственно. Он вгляделся в грубого фриара пристальнее.

– Это… никак мастер Брюер? Боже правый, да вас и не узнать. Что у вас случилось с головой?

– Маскировка, Хоббс, если ты до сих пор этого не понял. Ну так ты меня впустишь или нет? Я продрог и промок до нитки, а устал так, что того гляди свалюсь прямо тебе под ноги.

– Да-да, сэр, конечно. Я отведу вас к королеве. Ее высочество несколько дней спрашивала о вас.

Промозглый дождь все шелестел, все тарабанил по шлему стражника, торчащего в карауле. Ему оставалось лишь завистливо поглядывать, как капитан и странный монах уходят туда, где сухо и тепло.

Несмотря на измотанность, Дерри не мог не замечать гнетущей атмосферы молчания, что лишь усиливалась по мере того, как они с Хоббсом приближались к королевским покоям. Немногочисленные слуги скользили здесь словно бесшумные тени, без своей обычной бойкой стукотни, а изъяснялись шепотом, если вообще открывали рот. К тому моменту как Хоббс подвел его к нужной двери и вполголоса обменялся с двумя стражниками дополнительным паролем, Дерри сделал для себя вывод, что улучшений в самочувствии короля не произошло. Вот уже год и два месяца минули с той поры, как король Генрих впал в бесчувственность столь глубокую, что его никак не удавалось из нее вызволить. Уже близилось к концу лето 1454 года, а на троне в Лондоне так и не было короля, и только герцог Йоркский правил от его имени, значась «Защитником и Радетелем королевства». До этого Англия уже имела долгую историю регентства – покровительства над королевскими детьми; Генрих и сам в свое время имел надобность в хороших людях, которые правили страной от его имени, когда он в детстве унаследовал трон. Но не было еще в английской монаршей власти прецедента безумия, зловещим пятном перешедшего, несомненно, от матери Генриха, с ее французского правящего древа.