Книга Мария, княгиня Ростовская - Павел Комарницкий

Они снова рассмеялись.

— А вот труды о врачевании, это вот прославленный мавр Авиценна, это — великий латинский лекарь Гален, а это сам Асклепий-грек, родоначальник всех учёных лекарей. А это вот писания философские, Аристотеля и Платона, а это вот труд механикуса Архимеда…

— Того самого, убитого латынянами, из древних Сиракуз?

— Точно! — Савватий уже глядел на молодую княгиню с уважением, смешанным с удовольствием.

— А это что за книга? — указала Мария на здоровенный пергаментный фолиант, запакованный в деревянные крышки переплёта, обтянутые свиной кожей. На этой книге был даже особый маленький замочек, ярко блестящий медью — очевидно, книга была совсем ещё новой.

— А, это… — махнул рукой Савватий. — Сие труд одного богомерзкого паписта-католика, на протяжении двухсот страниц всячески извращающий святые истины. Покойный князь Константин Всеволодович отнял у одного проповедника-еретика, дабы народ православный не смущал. Но держим вот, потому как написать любую книгу есть великий труд, а уничтожить можно в одно мгновение.

— А русские книги есть ли? — спросила Мария. Глаза её блестели при виде таких сокровищ духа, щёки разрумянились.

— А как же, госпожа моя! — Савватий подскочил к другому стеллажу. — Вот «Поучение» самого великого князя Киевского Владимира Мономаха, вот «Наставление чадам возлюбленным» великой княгини Марии Всеволожской, жены Всеволода Большое гнездо…

— У нас в Чернигове тож такая была, — не утерпела, встряла Мария.

— Ну вот и ладно, — усмехнулся князь Василько, исподволь любовавшийся супругой. — Пойдём дальше хозяйство-то глядеть, или здесь заночуешь, лада моя?

Мария вздохнула. Дело есть дело.

— До свидания, госпожа моя, — улыбнулся в пегую бороду отче Савватий. — Так мыслю, до скорого…

— И вовсе не прощаюсь я, отче Савватий, — возразила Мария. — Сегодня ж вечером загляну.

— Всегда рад видеть, — совсем расплылся в улыбке Савватий.

Княжеская чета покинула библиотеку, продолжая обход владений. Владения, кстати, оказались вовсе немалыми, во всяком случае, не меньше, чем у родного отца Марии, князя Михаила Черниговского. Вот только у батюшки дом был тяжеловат — низкие двери, сбитые из толстенных дубовых плах, да ещё и густо окованных железными полосами крест-накрест, узкие непролазные окошки с железными прутьями, продетыми в неохватные брёвна… Ровно крепость. Здесь же всё было каким-то весенне-лёгким, дышало яркими красками, отчего весь терем приобретал будто сказочный облик.

Ключники распахивали перед Марией двери многочисленных кладовых и чуланов, перебирали серебряную посуду, трясли мехами. Но Мария уже не особо обращала внимание на эти сокровища. Перед глазами у неё стояли стопки пергаментных листов, чуть припорошенные сверху пылью…

— Чего? — очнулась Мария, прослушав какой-то вопрос, обращённый к ней.

— Всё ясно с тобой, лада моя, — засмеялся князь Василько. — Ладно, Вышата, — обратился он к ключнику, — после доглядим сокровища сии. Не последний день живём! Пойдём-ка, Мариша, покажу чего.

Они вышли из кладовой, направились к крытому двускатной крышей переходу, соединявшему старую и новую половины княжьего терема. Мария глянула налево и вдруг остановилась, замерев от восторга.

— Ух ты-ы-ы!

Каменный собор возвышался над городом, строгий и вместе с тем изящный, словно плыл над заснеженными крышами.

— Нравится? — с улыбкой спросил Василько.

— Это же… Это… — Мария не могла подобрать слов. — Прямо как киевская лавра, честное слово!

— Ну уж так тут и лавра! — засмеялся явно польщённый князь. — Собор пресвятого Успения это, так батюшка назвать завещал. Он заложил храм сей, да вот не успел…

Василько разом погрустнел, и Мария прижалась к мужу, пытаясь утешить, погладила по руке, заглядывая в глаза. Василько, встретив ласковый взгляд жены, встряхнул густыми кудрями, отгоняя нахлынувшую грусть, рассмеялся.

— Ладно, Мариша, что отцы не достроили — мы достроим. Вот чуть погодя сходим с тобой, посмотрим, как оно там внутри… Кровлю вот доделаем нынче, и хочу я живописцев зазвать, для росписи храма сего.

— Греческих?

— М-м… Нет, Мариша. Задумка у меня есть — набрать наших живописцев, русских. Пусть-ка отточат искусство своё.

— Греки-то много опытней в деле сём, — усомнилась Мария.

— Вот именно, опытней. Вот ежели кузнеца, скажем, до серьёзной работы не допускать — скоро ли станет он настоящим умельцем? Никогда не станет. Так что надобно нам у себя наших мастеров привечать, а то всё греки да греки…

— Ой, Василько, какой же ты умный у меня! — в восхищении прижалась к мужу Мария.

— А то! — гордо задрал нос Василько, и они разом расхохотались. — Пойдём-ка, ещё чего покажу…

— Ещё? Что именно?

— А опочивальню, — князь глядел на жену весёлыми глазами.

— Так я вчера уж всё там видела, — искоса блестя глазами, отвечала Мария.

— Видеть оно, может, и видела, да не запомнила, — возразил князь, чуть прищурясь.

— Запомнила, запомнила! — отмела его сомнения Мария, и они расхохотались.

— Ну тогда ты мне покажешь…

— Что? — чуть покраснела Мария.

— Всё, — таинственно понизив голос, ответил Василько.

— Слушаю и повинуюсь, о мой господин! — чуть присела Мария. И они опять расхохотались.

Толстые восковые свечи, вставленные в кованые железные светильники, установленные по обеим концам стола, чуть потрескивали, оплывая, озаряли стол ровным светом. За окном выла вьюга, одна из последних запоздалых вьюг на самом излёте зимы, упустившая своё время и от того, должно быть, особенно свирепая. Но здесь, в библиотеке, было тепло и уютно — по приказу князя для книгохранилища не жалели дров, потому как от холодной сырости пергаменты быстро портятся.

За столом сидели трое — летописец-библиотекарь отче Савватий, молодая княгиня и кошка Ирина Львовна (последняя, впрочем, прямо на столе). Несмотря на недолгое время знакомства, все трое уже успели крепко подружиться. Савватий от всей души полюбил живую умом, весёлую и любознательную госпожу, проявившую столь неподдельный интерес к книгам, делу всей его жизни. Мария, в свою очередь, прониклась уважением к смешному маленькому человечку с пегой бородой и детски-наивными голубыми глазами, за его недюжинные познания в самых разных предметах. Что касается Ирины Львовны, то она вполне резонно считала — люди, не жалеющие для кошки сметаны, жирной сомины, а иной раз и свежего мяса, плохими быть не могут по определению.

Перед отцом Савватием была раскрыта толстая книга в мягком переплёте из воловьей кожи, изрядно потемневшая от времени. Отче Савватий читал вслух, и кошка пристально вглядывалась в строки, должно быть, контролируя правильность прочтения и перевода текста, написанного на древнегреческом языке, теперь уже мало кому понятном и в самой Греции-Византии. Более того, очевидно превосходя библиотекаря в скорости чтения, Ирина Львовна то и дело порывалась перевернуть страницу лапой, чтобы узнать, что же там было дальше, и Савватию приходилось придерживать пергамент пальцем.