Книга Путь в себя. Игры обыденной жизни - Игорь Калинаускас

Страсть и умозрение

Разум – это союз духа и плоти, если говорить строго. Это условие для бесконечной реализации каждой правды – правды бытия и правды смысла. А мы все время пытаемся найти лик в пустоте. Мы все время забываем великую восточную мудрость, что родиться в человеческом теле – огромная удача! Ибо благодаря телу дух приобщен к природе, к бытию.

Да, конечно, стихия, страсть может разнести все в щепки. Но и дух бесплотный, превратившийся в умозрение, способен уничтожить все живое, ибо что ему плоть? Противник, и все. И мы не вывернемся, никоим образом, пытаясь найти одно вместо двух. Пока не услышим таких людей, как Флоренский, пока не переживем необходимость соединения в себе бесконечных этих двух правд, не обретем полноты.

Следуя дальше за Флоренским как за религиозным мыслителем, можно прийти к такому выводу: дойдя до предела бытия, мы поймем, что предел бытия – это истина, и только дойдя до предела истины, мы поймем, что предел истины – это бытие. И тогда нам откроется Бог. И тогда мы поймем, что Микеланджело что-то про это знал. Тогда мы сможем прикоснуться к росписям Сикстинской капеллы. Ибо там бытие и смысл находят свое отражение в единстве.

Мы немножко перепутали еще в XI веке. А уж в XVII совсем запутались. Мы перепутали страх перед невежеством, которое, конечно, ужасно, со страхом перед жизнью. И под видом борьбы с невежеством заодно занялись борьбой с жизнью. А когда мощи нет – остаются мощи в качестве идеала человеческого тела. Но никто не задумывался над тем, что происходит с этим самым «мыслю», когда оно помещено в мощи.

Пытаясь вспомнить наиболее идеальное воплощение святости, кого мы называем? Франциска Ассизского, у которого птицы на плечах сидели, животные к нему приходили. Серафима Саровского, Сергия Радонежского, которые жили в лесу и не испытывали никаких проблем с якобы враждебным окружением, медведи к ним приходили, лани, и все замечательно получалось. В Киеве сходите в Софию, посмотрите на первоначальные росписи, сравните с тем, что сейчас. Была ведь эта полнота. Было ощущение необходимости одномоментного сосуществования и взаимного бесконечного развития двух начал – бытия и смысла.

Последний всплеск этого единства – эпоха Возрождения, когда идея духа соединилась с античной идеей бытия. Произошла встреча христианства и античности. Получилось Возрождение. А потом опять страшно стало. И я думаю, что сегодня мы как бы в преддверии своего Возрождения, своего возвращения к полноте бытия. Своего понимания единства двух великих правд – бытия и смысла. Потому что если не это, то смерть: Чернобыль, Аральское море…

От действительного духа до того, что мы теперь этим называем, – большая дистанция. Душок такой от нашего духа остался. При этом становится более или менее ясным одно удивительное противоречие: казалось бы, человек, человечество становится все более сильным, все более знающим, все более могущим, а в действительности – все более слабым. Страх заменил радость бытия. А страх и ложь – близнецы-братья, кто более матери истории ценен? Мы говорим: «Страх» – тут же возникает ложь. Мы говорим: «Ложь» – тут же возникает страх.

Попытка приблизиться в своей обыденной жизни к равноправному присутствию обеих этих правд, влечет за собой фундаментальное переустройство всей повседневной жизни, пересмотр отношения к жизни и к себе самому. Но беру на себя смелость сказать, что это главный духовный подвиг нашего времени. Мысленно я ставлю рядом Флоренского и своего Мастера. Один – православный священник, мыслитель, ученый, утонченный красавец, «византиец», как его поругивали внутри церкви. Другой – суфийский Мастер, в своих смешных – для европейского человека – формах, со своей игрой в незнание русского языка, со своими акцентами и суфийской традицией использовать снижение до упора. Один на своем утонченном, глубоко философском языке формулирует эту великую правду о человеке, о том, что человек – это две правды: правда бытия и правда смысла. А другой, пустив чашу по кругу, смеясь, говорит, когда его спрашивают: «Что самое главное?» – «Жить надо». И они из одного места и говорят об одном.

Духовное сообщество как факт

Красота духовного сообщества в том, что это со циально-психологический мир, в котором встречаются, дружат, и понимают, и любят друг друга представители самых разнообразных социально-психологических миров, народов, эпох, мест. И это лучшее доказательство того, что у человечества есть возможность построить метамир, мир, который без напряжения включает в себя все остальные миры. Во всяком случае, бόльшую часть человеческих миров.

Духовное общество может это сделать – ведь в нем во все времена сохранялось знание о двух правдах человеческого существа. Знание о необходимости предельного развития бытия и предельного развития смысла. Знание о том, что дух и плоть есть неотъемлемые, хоть и противоречивые, сущности человека, человеческой жизни. И потому там или совсем нет, или почти нет лжи. И почти нет – а в высших реализациях совсем нет – страха.

Мы выше говорили о Матери нашей. А теперь так получается, что беседуем об Отце. Как известно, любовь матери безусловна, любовь отца – это завет, это смысл, с которым нам дальше жить. Завет этот таков: бытие и смысл, истина и страсть неразрывны. Это то, что объединяет образ человека, в котором они соединены, и образ человечества, в котором они соединены. Это и есть лик Отца нашего.

Это суровый лик, суровый с нашей точки зрения. Ибо представьте себе, какой целостностью, тотальностью надо обладать, чтобы дать через себя бесконечно и одновременно реализоваться этим двум великим правдам – правде бытия и правде смысла. Какой мощью и какой мудростью надо исполниться… Чем-то, нам еще не известным, о чем мы с вами пока только начинаем задумываться. Но уже сегодня мы в начале нашего пути, сложного пути к Отцу.

Мы выросли в мире, в котором нет ни веры в ее полноте, ни любви в ее полноте. Но уцелела надежда – правда, еле-еле теплится. И поэтому нам трудно этого – синтеза этих двух составляющих – даже захотеть по-настоящему, а достичь – тем более. Но все равно это есть у нас как потенция, ибо мы – люди. Мы – человеческие существа, мы ведь содержим в себе и смысл, и бытие, и веру, и любовь. Они есть в нас независимо от чьего-то желания, и уничтожить их можно только вместе с человеком.

Я не думаю, что духовность – это цель. Цель, движение к цели, любой принцип движения к цели подразумевает волевое усилие, подразумевает целевое бытие, то есть подчинение всех обстоятельств в жизни достижению цели. Я не думаю, что духовность есть в этом смысле цель, которую можно достичь путем волевых усилий. Я думаю, что духовность – это прежде всего переживание, порождающее поиск, устремленность к такому смыслу жизни, который позволил бы мне обнаружить непреходящий смысл в моей личной, персональной, единственной, уникальной жизни.

Духовность – это пробуждение души для встречи с духом, то есть любовь, это происшествие, а не цель. Другой вопрос: можно пытаться создать условия, повышающие вероятность такого происшествия, вот это может быть целью.

Существует масса всевозможных традиций, которые создают внешний круг обучения, то, что мы называем убежищем. Туда человек может прийти за помощью, за эмоциональной поддержкой. Потом, если в нем устремленность возрастает, он может встать на Путь, может пройти какое-то обучение или посвящение. Но устремленность духовная – это происшествие. И те, кто ставит своей целью стать духовными, вряд ли станут духовными. Это все равно, что поставить своей целью полюбить.