Книга Злой город - Дмитрий Силлов

Тэхэ отодвинул кебтеула.

– Мне некогда ждать. У меня срочное донесение.

И пока тот раздумывал, какой из приказов выполнить – не тревожить и никого не пускать, либо докладывать о всех срочных донесениях, – Тэхэ уже отодвинул полог и шагнул внутрь.

В шатре царил полумрак. Огонь, горящий в небольшом походном очаге, отбрасывал на стены причудливые тени. С первого взгляда было ясно, что хозяин шатра чужд роскоши, присущей военачальнику его ранга, но к оружию питает вполне понятную слабость.

Стены шатра украшали не дорогие гобелены и не золотые украшения, а сабли, мечи и кинжалы, захваченные в разных странах хозяином шатра. Причем все в Орде знали, что это оружие, дорогое не каменьями, а изумительным качеством клинков, Субэдэ-богатур отнял у воинов, убитых только его рукой и только во время битвы.

Субэдэ сидел в центре шатра и пил чай из простой деревянной пиалы. На его плечи был накинут дорогой шелковый халат цвета ночи с изображением того же золотого дракона на обоих рукавах. Видимо, хозяину шатра приглянулась эмблема повелителя чжурчженей, канувшего в небытие вместе со своим несговорчивым народом.

На голове великого полководца был надет островерхий шлем, из-под которого змеей выбегала черная повязка, прикрывающая левый глаз. На вид Субэдэ было около сорока лет, но даже под халатом угадывались могучие плечи, привыкшие к тяжести боевого доспеха и упругости дальнобойного рогового лука, согнуть который под силу только настоящему батыру[43].

Тэхэ небрежно поклонился, но не удостоился в ответ даже взгляда. Полководец, ставший легендой при жизни, не отрываясь смотрел перед собой, словно видел в пустоте шатра что-то намного более интересное, нежели заляпанный грязью командир передовой разведывательной сотни.

Все знали, что в такие моменты Субэдэ-богатур разговаривает со своими богами. Но Тэхэ было наплевать на чужих богов, даже если это были личные боги легендарного полководца. Он верил в удачу, верил в счастливую звезду своего дяди, хана Бату, верил в степных духов и в то, что они помогают сильным и смелым воинам. А разглядывание пустоты впереди себя считал потерей драгоценного времени и – говоря откровенно – просто дуростью.

Но, в конце концов, легендарный полководец Субэдэ имел право на личную дурость, не понятную никому, кроме него самого. Это Тэхэ признавал. Однако от этого в его глазах менялось немногое, и дурь все равно оставалась дурью.

– Приветствую тебя, Непобедимый Субэдэ, победитель чжурчженей, – нарушил Тэхэ тишину шатра. – Не помешал ли я твоему уединению?

Единственный глаз Субэдэ дрогнул в орбите и уставился куда-то в область груди Тэхэ, отчего тот невольно поежился. Ходили слухи, что часто Субэдэ смотрит не на человека, а на его душу и при этом читает его самые сокровенные мысли. И хотя Тэхэ в эти сказки не верил, тем не менее пронизывающий и в то же время отсутствующий взгляд полководца был крайне неприятен.

– Хотя я и не люблю, когда мне мешают пить мой чай, но я приветствую тебя, Тэхэ, командир лазутчиков, – медленно произнес Субэдэ, продолжая смотреть сотнику в область груди. – Что ты узнал?

– Впереди хорошо укрепленный град Урусов, Субэдэ-богатур. Орде не обойти его с обозами – весенняя распутица размыла обходные пути, – сказал Тэхэ, низко поклонившись, чтобы скрыть вспыхнувшую в его глазах ярость.

Ему, чингизиду, напоминают о том, что он не должен мешать пить чай сыну табунщика! Но усилием воли сотник уже в который раз раздавил пламя, готовое разгореться в груди. Тэхэ никогда не забывал, что на поясе этого сына табунщика висит золотая пайцза, которую туда повесил сам Потрясатель Вселенной[44], предварительно начертав на ней священным квадратным письмом простые и понятные слова: «Силою Вечного Неба, имя хана да будет свято. Кто не послушает владельца сего, тот умрет». И не было еще в Орде случая, чтобы была нарушена воля Потрясателя Вселенной. Даже посмертная. Так что ярость свою лучше запрятать поглубже. Слова покойного Чингисхана чтит даже сам хан Бату.

Взгляд полководца стал пронзительным. Похоже, он закончил свою беседу с духами и вернулся в подлунный мир. Теперь его единственный глаз смотрел не сквозь грудь Тэхэ, а на нее.

– Я смотрю, ты уже успел взять дань с урусов, храбрый командир лазутчиков, – сказал Субэдэ. Его голос был тусклым и невыразительным. Таким, наверное, мог быть голос каменного идола-онгона, если бы идолы могли говорить.

На шее Тэхэ висела нить, на которую были нанизаны две пары человеческих ушей, выпачканные в недавно запекшейся крови. Маленькие детские ушки, и рядом – женские, с разодранными мочками. Вырванные из них красивые серьги, первый военный трофей этой весны, приятно оттягивали пазуху.

Тэхэ кивнул.

– Да, Непобедимый. Я уже взял с иноверцев первую кровь.

Субэдэ усмехнулся.

– Судя по размеру ушей, это были не особо великие воины, – сказал он.

На этот раз в его голосе Тэхэ послышалась издевка.

И на этот раз ярость было скрыть гораздо труднее. Потомок Чингисхана возвысил голос.

– Непобедимый, это были иноверцы!

Ухмылка Субэдэ стала шире. Он уже открыто смеялся в лицо чингизиду.

– Конечно, доблестный сотник, – сказал Субэдэ, продолжая беззвучно смеяться. – Я уверен, что эта победа досталась тебе нелегко. Ты, конечно, покрыл себя неувядаемой славой, и теперь певцы-улигерчи непременно сложат песни о твоем подвиге.

Глаза сотника налились кровью. Это была уже не просто издевка. Это было оскорбление.

Но воин ханской крови тем и отличается от простого нукера, что умеет не только давать волю своей ярости, но и обуздывать ее. С каким наслаждением Тэхэ сейчас вырвал бы саблю из ножен и с быстротой молнии опустил ее на плечо Субэдэ, отработанным до совершенства ударом развалив тело от ключицы до самой золотой пайцзы с письменами Потрясателя Вселенной!

Но ценой невероятных усилий Тэхэ склонил голову, вновь пряча глаза от взгляда прославленного полководца.

– Я все сказал, Субэдэ-богатур, – ровно произнес он.

Субэдэ, презрительно скривившись, небрежно махнул рукой.

– Иди.

Сотник, пятясь, вышел из шатра и рывком запахнул полог. Напоровшись на его бешеный взгляд, отшатнулся молодой телохранитель-кебтеул.

Тэхэ быстрым шагом подошел к своему коню, вырвал поводья из руки Шонхора и, птицей взлетев в седло, поднял коня на дыбы. Сейчас для того, чтобы успокоиться, ему требовалась бешеная скачка, свист ветра в ушах, ночь, летящая навстречу всаднику… либо большая чаша архи[45]. А лучше две.