Книга Грехи и грешницы - Сьюзен Одо

Они сидели в темном углу заведения и оживленно беседовали. Все было съедено, в ведерке со льдом стояла вторая бутылка вина.

— Итак, — приблизившись к Анне, проговорил он со своим приятным среднезападным акцентом, — вы все еще не рассказали мне, почему решили переехать в Нью-Йорк.

— Я получила предложение, от которого не смогла отказаться.

— Вы имеете в веду работу?

Анна кивнула:

— Интересно — собственный журнал, денег больше, чем я в состоянии потратить, ну и вообще что-то новое.

Кроме того, меня ничто не держало в Лондоне.

— Вы рады, что приехали?

— Да, — неожиданно смутившись, кивнула она. — Да, рада.

— А ваши родители, ваши друзья… вы по ним не скучаете?

Она пожала плечами.

— По родителям я не скучаю. Я хочу сказать, что не так уж часто с ними виделась, даже проживая на соседней улице. А вот подруги… Скучала бы, если бы не приходилось так много работать, — уточнила она.

— А братья или сестры?

Она покачала головой:

— К сожалению, я единственный ребенок. И привыкла все делать сама. А как у вас? У вас-то, наверное, полно братьев и сестер.

— Никого. — Он поерзал и одним глотком осушил бокал бургундского. — По крайней мере сейчас. — Помолчав, Каллум поднял голову и посмотрел в удивленные глаза Анны. — Мой брат погиб во Вьетнаме.

— О Господи! Ради Бога, извините…

— Ничего, вы ведь не знали. — Он тепло, по-дружески улыбнулся, и смущение Анны моментально прошло. — Пожалуй, у нас много общего. Единственные дети. Одиночки.

— А ваш отец… — рискнула спросить она. — Он жив?

— По всей видимости, — обронил он, наполняя ее бокал.

— Вы не знаете?

— Нет.

Заинтригованная, Анна на секунду замолчала, чувствуя, что поставила собеседника в неловкое положение — И не хотите знать? — пересилив себя, наконец спросила она.

Каллум сразу стал задумчивым, весь облик его изменился, перед ней словно сидел другой человек — гораздо старше. Внимательно наблюдая за ним, Анна вдруг обратила внимание на его руки. Такие большие и с таким изяществом обхватывают бокал.

— Мы с отцом не разговариваем. Он не простил мне, что я пренебрег службой в морской пехоте, в которой была вся его жизнь, как и жизнь его отца, — несмотря на гибель родного сына. — Каллум покачал головой, на лице его мелькнуло недоумение. — Знаете, он тогда даже не заплакал. Ни разу. Не пролил ни одной слезинки…

Перегнувшись через стол, Анна взяла его за руку.

Он поднял голову, желая заглянуть ей в глаза, но она, внезапно смутившись, уставилась на свою руку. Казалось, ее парализовала чисто английская нерешительность.

Каллум большим пальцем мягко провел по ее ладони.

— И вместо этого вы стали фотографом, — сказала Анна, убирая свою руку и надеясь, что это не будет воспринято как отказ.

Он слегка подвинулся, внезапно напустив на себя деловитость. Минута откровенности, казалось, прошла.

— Я уехал из Чикаго, когда мне исполнилось восемнадцать. Упаковал вещи и двинул на восток. Некоторое время жил на переводы от мамы, а потом мне повезло — устроился на работу помощником фотографа.

— Но разве ваш отец не гордится тем, что вы достигли успеха?

Он горько засмеялся и покачал головой. В глазах его читалась боль.

— Стань я сутенером, он и то воспринял бы легче. В конце концов, это же мужская профессия. Но ведь его сын избрал такую сомнительную профессию, как фотограф. Настоящее предательство, по его мнению.

— А мама? — спросила она, удивленная и в то же время тронутая его откровенностью.

Лицо Каллума озарилось теплой, хотя и не без грусти, улыбкой.

— О, мама всегда мною гордилась. Особенно когда наша фамилия начала появляться в журналах и она могла показать ее подругам. Папа же запретил мне даже приближаться к дому, а после смерти Джона их уже ничто не связывало. В конце концов они развелись.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Правда. — Однако такая реакция казалась ей совершенно неадекватной.

— Ничего. — Он снова опустошил свой бокал. — Это было давно. Я уже все пережил. — Не глядя на нее, он подозвал официанта, чтобы тот принес счет.

Желтое такси везло их домой. Глядя на залитые дождем улицы и блестящие в неоновом свете тротуары, Анна лихорадочно обдумывала, что делать дальше. Пригласить его к себе? И если да, что сказать? Должна ли она переспать с ним? Она была не прочь, однако проблема заключалась в том, следует ли так поступать. Боже, это полное безумие — в таком возрасте все еще думать о своей репутации «хорошей девочки»! И все-таки, все-таки…

Когда они вышли из машины, он снял свой пиджак и накинул ей на плечи, чтобы защитить от дождя. Испытывая некоторую неловкость, она посмотрела на него и улыбнулась.

— Не зайдете? — спросила она, глядя куда-то в сторону, на облака пара, поднимающиеся из люка посреди мостовой. — Может быть, хотите выпить? поспешно добавила она.

Он коротко рассмеялся.

— Думаю, на сегодня уже достаточно, — ответил он. — Как-нибудь в другой раз.

Анна посмотрела на него и улыбнулась, внезапно ощутив жуткое волнение. Черт побери! Зачем она предложила зайти? Нужно было всего лишь сказать «Спасибо за чудесный вечер», чмокнуть в щеку и уйти.

— Прекрасно. Я только за, — произнесла она.

«Что я говорю! — подумала она. — Как будто я уж совсем лишилась рассудка».

— Я хочу только сказать, — добавила она, — что это было бы прекрасно.

— Да… конечно, — отозвался он, глядя на нее смеющимися глазами.

— Вот. — Анна сняла с плеч его пиджак. — Спасибо.

Забрав пиджак, Каллум перебросил его через плечо, а другой рукой смахнул с ее лица дождевую каплю. От этого теплого прикосновения внутри у нее что-то дрогнуло.

— Спокойной ночи, Анна, — просто сказал он и, наклонившись, поцеловал в губы. Затем повернулся и ушел в ночь.

* * *

Она лежала на кровати, одежда и обувь грудой валялись у двери. Шелест дождя за стеклом странным образом успокаивал ее. Не в силах заснуть, она решила восстановить в памяти прошедший вечер, попытаться вновь увидеть этого мужчину, вновь услышать его голос. Улыбаясь своим воспоминаниям, она снова и снова проигрывала в памяти те или иные ситуации. Что-то случилось, все как-то разом изменилось. Этот человек пробудил в ней те чувства, которые она уже давно не испытывала, — страсть, желание. Да нет, пожалуй, такого она еще никогда и ни к кому не испытывала. Может, это обычная похоть? Она этого не знала. Наверняка можно было сказать только одно — она хотела бы узнать.