Книга О чем расскажет дождь - Ольга Егорова

Алина слушала молча. Все то, что рассказывала свекровь, ей казалось просто невероятным. Она и представить себе не могла, что все сложится таким образом.

— Елена Михайловна… Так может быть, он ко мне вернется?

— О Господи, Алина! Да не вернется он к тебе, неужели ты не понимаешь, он ведь… Он болен! Это болезнь, а не любовь!

— Вылечится рано или поздно… Я подожду.

— Подождешь? И сколько ты, интересно, ждать собираешься? Год, два, три? Всю жизнь, может быть? А гордость?

— Гордость, — грустно улыбнулась Алина. — В моей шкале жизненных ценностей она стоит далеко позади после любви. Наверное, это вообще несовместимые понятия.

— Я понимаю. Но только нет в этом смысла, поверь. Не стоит тебе его ждать. Он не вернется. Даже когда кончится у него эта сумасшедшая любовь, все равно он к тебе не вернется. Он уже другой человек, совсем другой. Не тот, которого ты знала и любила, поверь мне. Ничего уже не изменишь и не исправишь.

Алина вытерла слезы.

— А вы ее видели, Елена Михайловна? Эту его Ларису?

— Видела. Он несколько раз ее домой приводил. Думал, что мы с отцом тоже в таком же восторге от ее появления будем. Только ошибался. Девка она, конечно, красивая. Видная такая, яркая…

— Не то, что я, — вставила Алина.

— Да перестань. Она хоть и красивая, но… как бы тебе это сказать… Не живая красота ее. Как нарисованная. Волосы густые, рыжие, яркая такая копна на голове. Фигура, ноги — все при ней. А глаза… Холодные, мертвые. Как у рыбы. Не знаю, что он разглядел такое в этих глазах. Ты — другое дело. У тебя красота неброская, но живая. Глядя на тебя, тепло какое-то чувствуешь. А с ней — по-другому. От нее холодок идет…

— Только мне от этого не легче, — вздохнула Алина и принялась собирать рассыпанные по полу фотографии, стараясь на них не смотреть.

Все то, о чем поведала ей Елена Михайловна, вовсе не умещалось в голове. Она даже представить себе не могла Максима — ее Максима, доведенного до такого состояния. Может быть, Елена Михайловна несколько преувеличивает, приукрашивает, а то и вовсе — придумывает все это только ради того, чтобы потешить ее, Алинино, самолюбие? Вот, мол, бросил тебя — и что получил взамен? Но разве от того, что Максиму плохо, Алине станет легче? Разве это что-нибудь меняет в ее жизни? Ничего… Конечно же, абсолютно ничего.

— Вот что я тебе скажу, Алина. Давай собирайся с силами и выходи на работу. Из института тебя отчислили, раньше следующего года все равно не восстановишься, что зря время терять?

— На работу? Какая работа, Елена Михайловна, я же ничего делать не умею…

— Ну не скажи. Четыре курса юридического института кое-что тебе дали. А у меня один хороший знакомый в суде работает. Так я с ним поговорю, может, тебя секретарем возьмут. Пойдешь?

— Не знаю. У меня сил ни на что нет.

— Их и не будет, пока ты себя в руки не возьмешь. Подумай, Алина!

«Наверное, на самом деле — пора. Пора выбираться из этого болота, пора начинать жить», — раздумывала Алина, не чувствуя главного — этого самого желания начинать жить, когда жизнь потеряла свой смысл. Но все-таки согласилась на предложение свекрови и вышла через несколько дней на работу.

Стала постепенно входить в ритм, через пару недель уже почти окончательно освоилась и начала было размышлять над тем, что надо бы попытаться восстановиться в институте.

Кажется, именно об этом она и думала, когда шла однажды вечером домой с работы. Тем самым вечером, когда увидела Максима…

Это было настолько неожиданно, что она ничего не успела предпринять. Остановившись, как столб, посреди улицы, она смотрела застывшим взглядом на эту пару, которая шла обнявшись ей навстречу.

Они о чем-то оживленно беседовали. Максим был настолько поглощен своей рыжеволосой спутницей, что, пройдя в двух шагах от Алины, даже не заметил своей бывшей жены.

Это было просто невероятно. Когда Алина наконец осознала, что Максим только что прошел мимо и не заметил ее, ей снова захотелось смеяться. Смеяться тем самым бессмысленным и нервным смехом, которым так часто смеялась она в последнее время, который так не любила и которого так опасалась ее свекровь. Прошел мимо, рядом, почти коснулся — и не заметил. А она так разволновалась, не знала, что сказать, как себя вести, как смотреть… Напрасно волновалась. Все оказалось гораздо проще. Гораздо проще…

— Девушка, вам плохо? — услышала она чей-то встревоженный голос и увидела рядом с собой пожилую женщину. Она как-то не сразу связала воедино этот зримый образ перед глазами и этот голос, не сразу поняла смысл вопроса и то, что адресован этот вопрос ей. Она смотрела прямо перед собой и видела их — высокую рыжеволосую девушку и Максима, своего Максима, который с трепетом, даже с каким-то подобострастием, как показалось Алине, заглядывает ей в лицо.

Она не помнила, как добралась до дома. Ощущение полной бессмысленности собственного существования снова захватило ее. В тот день она была близка к мысли о том, чтобы расстаться с жизнью, как никогда прежде. Всю ночь не сомкнула глаз, а утром и не подумала пойти на работу, снова потеряв ко всему интерес.

Не пошла на работу и на следующий день, и через день. Отключила телефон, задвинула шторы на окнах и жила, не задумываясь о времени суток. Ходила по квартире, измеряя тысячами шагов привычный метраж. Ложилась на диван, изредка и ненадолго засыпала, снова вставала, снова ходила.

На третий день ее затворничества опять появилась Елена Михайловна. Открыла дверь своим ключом и застала Алину в состоянии, которое критическим назвать было бы мягко. Вызвала «скорую», врачи поставили диагноз — полное нервное и физическое истощение, отвезли в больницу. Там в течение недели ей делали какие-то уколы, витамины, глюкозу, а приходившая каждый день Елена Михайловна заставляла есть апельсины и яблоки. Алина смотрела на врачей, на медсестер и удивлялась, искренне не понимая, почему они все так заботятся о ней, зачем им-то всем понадобилось, чтобы жизнь ее продолжалась, когда для нее самой это не слишком-то важно?

Но именно здесь, в больнице, она впервые и ощутила то чувство, которое в дальнейшем помогло ей обрести внутренний стержень — тот самый стержень, который и стал основой ее существования на все последующие годы. Она подумала: если все вокруг придают жизни такое большое значение, так, может быть, есть в ней какой-то смысл? Есть какое-то будущее, ради которого стоит жить?

Ей вдруг стало стыдно перед Еленой Михайловной за собственную слабость. «В самом деле, ведь я ей — никто, она со мной носится, как с собственной дочкой, переживает, а у меня — ни капли благодарности, как будто так и должно быть… Надо взять себя в руки!»

Сделать это было нелегко и удалось не сразу. Несколько раз срывы все же случались, и только спустя год после разлуки с Максимом Алина наконец почувствовала, что жизнь начинает обретать какой-то новый смысл.

Из суда она уволилась, потому что ей просто стыдно было возвращаться туда и выслушивать сочувственные речи сотрудников, которые были не в курсе событий ее личной жизни, но знали, что она пролежала почти две недели в больнице с диагнозом «нервное истощение», что делало Алину мишенью для любопытства. Она ушла из суда и решила начать строить свою жизнь с самого начала, при этом без чьей-либо помощи, а только своими силами. Так было сложнее, но в то же время она понимала: чем сложнее, тем лучше для нее.