Книга Дочки-матери. Наука любви и ненависти - Катерина Шпиллер

— Ма, я тоже всё в доме делаю, но я просто надеваю специальные перчатки… — возразила ей дочь на презрительное замечание о лаке на её ноготках.

— А я не могу в перчатках мыть посуду, — гордо парировала Антония. — Я не чувствую чистоты посуды, не ощущаю нужного скрипа.

— Ну, не знаю, — дёрнула плечиком дочь. — Как-то большинство женщин в мире, вроде, приспособились и хозяйство вести, и маникюр делать… Только у нас в России вечное страдание во имя не пойми чего…

— Пфф! — фыркнула в ответ Антония, вложив в этот звук всё своё презрение к этому самому пошлому большинству. Небось, хреновые хозяйки-то! Тоже мне — леди из высшего общества, без красненького лака обойтись не могут. Вот ведь оно, во-о-от! То самое пошлое мещанство, которое, безусловно, отрицает высокую духовность и интеллигентскую мораль! Потому что не может человек, столько времени уделяющий ногтям, иметь достаточно сил и времени для работы души. Не может, Антония в этом убеждена! Или ездить к своему парикмахеру на другой конец города… Это ж и время, и, кстати, недурные деньги. Не жалко? Ей, Антонии, очень жалко! Поэтому она всегда ходит в ближайшую парикмахерскую к самой дешёвой и очень даже милой женщине, а красит ей волосы Масик с помощью зубной щётки. И что — разве она плохо выглядит, а на голове у неё воронье гнездо? Не знаю, не вижу такого — думала о себе Антония. Всё у меня в полном порядке.

Правда, уже с давних пор писательница отказалась от посещения всяких тусовок и приёмов, даже когда их с мужем приглашали. А их часто приглашали: Масик — редактор в уважаемом журнале, она — известная писательница. Но, побывав на «раутах» пару раз, Антония всё-таки углядела разницу между собой и прочими присутствовавшими там дамочками. Ей трудно было бы объяснить, что не так, но если разбирать по деталям… Ну, к примеру, дамы её возраста все были элегантно одеты — в каких-нибудь там пиджачках, интересных длинных юбках и непременно на каблучках. А она, как правило, ходила в вязаной (иногда штопанной), хотя и некогда красивой кофте с вещевого рынка и непременно в удобных для гудящих ног разлапистых чёботах, но тоже ж не «прощай, молодость», а вполне себе современных. Однако весь её прикид всё-таки входил в контраст с нарядами прочих интеллектуалок и дам «света». Да и причёски у них были явно только что из салона: ухоженные, уложенные, какие-то блестящие и странно молодящие. Не по годам причёсочки-то! В общем, Антонию всё это раздражало. А особенно раздражали странные взгляды, которые порой на неё бросали некоторые… некоторые… наиболее эффектные тётки. Тоже мне — свет, двор английской королевы, высшая раса! Да у всех у них мамки-бабки ещё коров пасли и доили, в деревнях лапти носили, а они уж тут себе навоображали, научились, прикинулись!

Словом, это было неприятно и чуждо Антонии, справедливо вызывало у нее гнев и презрение. А её собственная, родная дочь стала именно такой дамочкой — с маникюром, причёской и в купленных в хорошем магазине шмотках. «Только не на рынке, там же плохо сшитая азиатская дешёвка!» — уверяла её Таська. Ах, ты, боже ж мой, какие тонкости! Да наклеить на эту дешёвку дорогой лейбл, и никто не узнает правды! Вон какие сумки там продают — сплошная фирма, якобы кожа: Антония читала, что даже специалисты не могут на глаз отличить подделку от оригинала, так какой же смысл покупать в сто раз дороже и в навороченных магазинах? «Я не покупаю в навороченных, ма, — оправдывалась Тася. — Но в магазинах с неплохой репутацией. Ну, чтоб хоть какая-то гарантия качества и безопасности, понимаешь?» Нет, Антония не понимала. И не верила дочери. Вы подумайте, у магазинов уже бывает репутация, дожили!

Из этой выросшей чужой тётки по имени Таисия пёрли мещанство и пошлость, что бы там она ни декларировала, защищаясь. Не будет Настоящий Человек убивать столько времени и сил на эту мишуру, не будет — и всё тут. А потратить сэкономленные на дорогом парикмахере деньги было бы правильно на книжных развалах, поискав и найдя там нечто интересное, новое, познавательное. Антония так и делала всегда. Её радость от лишних денег — это покупка книг, всегда только книг. Жаль, что она не могла разделить эту радость с дочкой.

«Ох!» — Антония схватилась за сердце. Куда-то понесло его, это грёбаное сердце, ритм сбился, дыхание перехватило… Нет, хватит думать о дочери, довольно! Несмотря на все сладкие и победные мысли, что крутятся в голове, всё-таки образ Таськи вызывает слишком много отрицательных эмоций. Надо с этим завязывать. Хватит уже! Ведь победа на мази, собственно, всё уже сделано, сработано. Успокойся, Антония! Таське вряд ли удастся оправиться от такого удара. Не по её это силёнкам… Слабая она. Болеет же постоянно — по её же словам. Ничего, ей муженёк поможет: укроет своим крылом, защитит, нашепчет кучу слюнявых нежностей на ушко, приласкает, утешит. Пусть греются в своём Израиле. Безмятежно. Пока. Но книгу-то они прочтут, она это знает точно.

Прототип высказывается

Конечно, прочтут! Ведь потом от Таськи были ещё письма, письма… Таська читала всё, что Антония писала и публиковала. Это приятно щекотало разные чувства Антонии. С одной стороны, дочь была в курсе, как благополучна и востребована её нелюбимая мать, как часто у неё выходят новые книги. С другой — Антония точно знала, что Таська видит её мнение о ней, о её муже и вообще обо всей её жизни — такой противной для Антонии. Пусть нет возможности всё сказать в глаза, всё выкрикнуть в это чужое и неприятное лицо, так оно даже лучше выходит. Красивее. Она ведёт с дочерью диалог, так сказать, посредством своего творчества. А что — разве не диалог? Разве не получает она регулярно письма из Израиля от самого своего… преданного читателя? Вот, к примеру, какое письмо пришло Антонии от дочери после прочтения следующей книги.

«Привет, ма. Прочитала твой очередной шедевр (видишь, даже в кавычки слово не взяла, на самом деле оценила!). И поняла, что твой главный вдохновитель нынче — злость. Даже ненависть. В этом смысле очень талантливо написано, очень! Ненависть сочится из каждого слова, из каждой мысли. Молодец! Можно сказать, новый вид литературы… Или не новый? Тебе видней, ты у нас самая большая чтица на свете, но мне такого прежде не приходилось читать.

Итак, в твоей повести два главных «розовых» героя — он и она — ангелы во плоти, благороднейшие люди, интеллигенты, нравственные эталоны. И вокруг них адский ад — жуткие дети и внуки, почти что бандиты с большой дороги, безнравственные ушлёпки и аморальные типы. А воспоминания о «розовом» и, безусловно, прекрасном прошлом, о бесконечно лирической молодости лишь подчёркивают их особость в мире кошмарной родни.

К примеру, воспоминания героини о том, как она родила свою жуткую дочь. Ах, ма, это твои личные воспоминания, я их узнала! Ты ведь мне многое рассказывала!

«Она помнит, как ее принесли на первое кормление: страдающая, уже чем-то обозленная, запеленутая мордаха с кривым ротиком. Нянька, разносившая детей, каждому давала определение.

— Ну, твой не меньше председателя профкома будет, уже сразу видно — и взяточник, и подхалим.

— А твоя тоже далеко пойдет, глаз у нее цепкий, как у кота за мышью.