Книга Ловец облаков - Марк Харитонов

— Взгляд ее зелен, голос лилов

Лунным светом светится кожа

На губах расцветают розы.

И тело ее как молитва.

— Ну, это явно не то, ни с чем не сопоставляется. Рост, цвет волос, талия, грудь, бедра?

— Чьи это пальцы чья грудь,

Чей язык чьи теплые губы?

Чья это бьется жилка

На кончиках пальцев на коже,

На нежной как песня ложбинке?

Мое сердце бьется в твоей груди

Или твое в моей?

5

Есть вещи, которые понять — плевое дело. Множество невидимых глазу пылинок движется одновременно в разные стороны: можно проследить в отдельности каждую, можно математически вывести предсказуемую кривую для всех вместе. Нетрудно объяснить категорический императив и мозговую усталость, частоту биения пульса, общественное поведение муравьев, механизм инстинктов, химию страстей и психических болезней. Разбираешь на составляющие парадоксы иррациональной логики, вникаешь в устройство бесконечно малых частиц и астрономической Вселенной — щелкаешь, как семечки, отплевываешь шелуху. Для меня простейшая азбука — работа воспринимающих датчиков и проводящих волокон, я преобразую набор сигналов во множество неудобочитаемых, но мне без труда понятных значков, замысловатые линии, хитроумные игры, с путешествиями, разгадыванием детективных загадок и сражениями, где, конечно же, оказываюсь победителем. Усилием мозговой работы я выведу формулы неопровержимых пропорций, которые будут назваться гармоническим благозвучием, совершенством и красотой. Возникшие в мозгу существа сами начнут двигаться, говорить, а я стану вы страивать на темы их выкрутасов какие нибудь умозрительные концепции — просто для собственного развлечения.

Но что происходит с простотой понимания, когда среди цветущего луга возникают вдруг легкие голоса, смех без значенья, как пение птиц, как порхание мотыльков? Нежно холмится округлостями гладко вспаханная, оживающая земля — и все это наполнено мыслью о ней. Шевелятся, поднимаются травы, наполняется напряженным гудением разогретый воздух, над цветами трепещут разноцветные запахи. В сердцевине цветка урчит, копошится мохнатый, поглощенный своим занятием шмель, брюшко его подрагивает в самозабвенной истоме, он сосет одному ему предназначенную сладость. Сладость слюны на кончике языка. Дрогнула насмешливо ресница — не более чем ресница, она прошла мимо, взглянув лишь искоса — какая же сила вдруг потянула за ней? Впору сказать о себе: ты стал сам не свой — ведь знаешь, что никакие формулы совершенства, красоты и ума тут ни при чем — и что же это значило: сам не свой?

6

— Ты на кого все оглядываешься? Потерял кого? Тут никого нет, кроме меня. И не выискивай, а то у меня нарвешься.

— Да, только ты… Разве я оглядываюсь? Если я кого-то потерял, то, может быть, в самом деле себя. Я чего-то не понимаю. Может, ты объяснишь. Что значит это странное состояние — как будто я до сих пор не существовал, понимаешь? По-настоящему не существовал. Не ощущал себя. И вот возникаю, оживаю снова и снова.

— Ну, я бы назвала это попроще. Сказать? Дай ушко… Да ты что, до сих пор стеснительный, что ли?.. Ну обсмеешься! Хотя слова умеешь находить действительно необычные. Лучше моих, мне нравится.

— Нет, я главного не могу объяснить. С тех пор как появилась ты, мне иногда кажется, что даже мысли свои я вывожу… или, лучше сказать, порождаю не совсем сам. Я не могу считать их совсем своими, вот в чем недоумение. Раньше такого не было, сами по себе они не могли бы возникнуть. Откуда?

— Дурачок! Не надо себя так недооценивать. Я то тебе цену знаю. Ты меня восхищаешь. Иди лучше сюда… ну, не так, поближе.

— Подожди, подожди… надо все таки что-то решить. Это ведь на самом деле не так просто — подтверждать свое существование. Не получается прежнего простого спокойствия, это иногда мучительно… Такие возникают сомнения, мысли. Сплошное посрамление математики: пока ты один, тебя, оказывается, не хватает для целого, когда вас двое, каждый в отдельности оказывается больше, чем один. Может, так называемому мозгу прежде не полагалось чего-то знать? Мир внутри него так велик и разнообразен, но разве можно представить мысль, которая выходит за пределы этого мозга и включает в себя сам мозг? Начинаешь думать: может, это входило в чей то неизвестный тебе замысел? Ты для этого кому то на самом деле и был нужен — как инструмент, что ли? Как модель. Чтобы испробовать, приоткрывать, объяснять что-то, другим способом недоступное?..

— Ну, ты меня так совсем достанешь. Утихомирься же, успокойся. Хватит. Говоришь, я с тобой, — кого же тебе еще нужно? Если до чего еще не дошел, дойдешь. Сам дойдешь. При твоих-то способностях. А нужно будет, я подведу, направлю. Вот так хорошо? Тебе надо просто отдохнуть, подкрепиться. Хочешь яблочка?

7

Если вы сочтете это за бунт — что я могу возразить? Таиться от вас бесполезно, я знаю. Но раз такие мысли возникают независимо от желания — есть ли способ их подавить, отменить? Ничего не поделаешь. Утраченной простоты не вернуть, оглядывайся, не оглядывайся. Ее ведь тоже не я придумал — кого винить? Что вообще значит винить или благодарить, если и это все заложено было в программу, мне до конца недоступную? Даже сомнение в том, что существуете вы? Вы, вы, не считайте это за оговорку, от мыслей действительно не откажешься, что крутить? В своем существовании я теперь не могу сомневаться. Она не даст, вот ведь как. Может быть, мне — мне — понадобилось вас вообразить, сконструировать внутри ограниченного ума, чтобы объяснить иначе необъяснимое? Как, скажем, нужно бывает ввести мнимую величину, что бы найти решение — а потом за ненадобностью ее от бросить…

Почему вы не откликаетесь? За такие слова можно меня и отключить немедленным нажатием клавиши. А может, что то похожее со мной уже было? Перестаешь себя осознавать, ощущать — и который раз оглядываешься, ошеломленный, словно впервые? Вы лучше меня знаете, о чем я. Мне только и остается повторять про себя: значит, и это было ему нужно. Только прежнее сомнение уже наготове: кто кому, да? Кто от кого ждет объяснения? Наблюдает сейчас с неизвестных высот за двумя дураками — и, может, ухмыляется удовлетворенно в просторную бороду. Зачем-то нужно и это изумление, и страх, и восторг, и заложенная в условие неудовлетворенность, вечное томление и невозможность его понять. Даже этот мой безнадежный бунт? И обреченность — о, это я знаю, этого не опровергнешь. Но пока мы еще для чего-то оставлены, пока мне еще можно быть с ней — я готов бормотать, как дурак, свои глупости — ей же нравится, и она мне отзовется. Вот же… вот ее голос…

8

— Мы еще не видим друг друга,

Но нас тянет, издалека тянет,

Поднимает над землей, невесомых,

И не надо искать направленья.

— Ягода розовая, с пупырышками,

Твердеет, томится в моих губах,

Сейчас брызнет мне на язык соком.

Не сорваться бы раньше времени!

— Я вскарабкиваюсь на дерево,