Книга В шкуре льва - Майкл Ондатже

Событием, высветившим путь к эмиграции в Северную Америку, стало появление звукового кино. Немые фильмы не несли в себе ничего, кроме развлечения: торт, угодивший в лицо, щеголь, которого выволок из магазина медведь, — все эти эпизоды управлялись судьбой и выбором момента, а не языком и аргументами. Бродяге никогда не изменить своего мнения о полицейском. Дубинка поднимается, бродяга, пытаясь скрыться, влезает в окно на углу и нарушает процедуру омовения толстой дамы. Эти комедии сродни кошмарным снам. Публика исторгает испуганный смех, когда Чаплин с повязкой на глазах проносится на роликах по краю балкона. Никто не пытается его остановить. Он не может ни говорить, ни слушать. Северная Америка еще не обрела язык, единственной валютой служат жесты, работа или родословная.

Но Николаса привела сюда чарующая сила языка. Он очутился в Канаде в 1914 году, без паспорта, проделав долгий путь в молчании. Вися на тросах под мостом, он описывает это приключение самому себе, его описание похоже на волшебные сказки о Верхней Америке, рассказанные теми, кто вернулся в македонские деревни, — подобно козлам, ведущим стадо овец, эти люди вели легковерных на запад.

Даниел Стоянов соблазнил их всех. Северная Америка полна богатства и опасностей. Ты уезжаешь туда на время и возвращаешься богачом — на компенсацию за потерю руки на скотобойне Даниел купил ферму. Он потешался над случившимся! Бил кулаком оставшейся руки по столу и давился от смеха, называя их всех придурками, баранами! Как будто его рука была яловой коровой, которую он всучил канадцам.

Простота сделки потрясла Николаса. Он видел, как Стоянов стоит на бойне, по щиколотку в коровьей крови, ревя не хуже этих самых коров, — он потерял руку, он выбит из равновесия. Стоянов вернулся в родную деревню Ошчиму с пустым рукавом, висевшим как шарф, и деньгами на землю. Он приглядел себе жену с двумя руками и остепенился.

За десять лет Даниел Стоянов надоел своими россказнями всем в деревне, сам же он не мог дождаться момента, когда дети вырастут и поумнеют, чтобы поразить их своими рассказами о Верхней Америке. Даниел уже успел им сообщить, что на самом деле он потерял сразу обе руки, а не одну, но он снимал комнату вместе с портным, который тогда остался без работы и, к счастью, оказался в тот день на скотобойне. Портной Дедора вытащил кишки из пробегавшей мимо кошки, пришил на место правую руку Даниела и собирался пришить вторую, но в это время бездомная собака, одна из тех, что вечно караулят у дверей, схватила ее и умчалась прочь. Когда ты рубишь и нарезаешь туши, они всегда тут как тут, когда ты, закончив работу, идешь в набухших кровью ботинках и комбинезоне, они бегут за тобой, жуют твои обшлага и слизывают кровь.

Эту историю Стоянов рассказывал всем детям в округе, достигшим определенного возраста, и вскоре стал для них героем. «Глядите, — говорил он, снимая рубашку на главной улице Ошчимы, в очередной раз раздражая посетителей бара „Петров“, — глядите, каким замечательным портным был Дедора, — никаких следов шва». Он проводил воображаемую линию вокруг здорового плеча, и дети смотрели на него во все глаза, потом переводили взгляд на другое плечо — нелепую культю.

Когда на Балканах началась война, Николасу было двадцать пять. Когда его деревню сожгли, он и трое его друзей сели на лошадей и, захватив с собой еду и мешок с одеждой, покинули родные края. Они скакали весь день и всю ночь, а потом еще весь день, пока не оказались в Трикале. Там они вскочили на поезд до Афин. У Николаса был жар, он бредил, ему не хватало воздуха в прокуренном вагоне, и он рвался вылезти на крышу. В Греции они дали капитану корабля по наполеондору, чтобы он перевез их в Триест. К тому времени жар был у всех. Они спали в подвале заброшенной фабрики, ничего не делая, только пытаясь согреться. На швейцарской границе у них не должно быть ни малейших признаков болезни. Они провели в подвале шесть или семь дней, потеряв счет времени. Один из них едва не умер. Они спали обнявшись, чтобы согреться. И говорили об Америке Даниела Стоянова.

В поезде доктор осмотрел им глаза и позволил четверым друзьям пересечь границу. Они оказались во Франции. В Гавре они договорились с капитаном старого судна, перевозившего скот. Оно направлялось в Нью-Брансуик.

Двое из друзей Николаса умерли в пути. Один итальянец показал им, как нить кровь животных, чтобы сохранить силы. Это было на французском судне «Ла Сицилиана». Он до сих пор помнит его название, помнит, как они высадились на берег в Сент-Джоне и все подумали, до чего же просто он выглядит. До чего же проста Канада. Им надо было пройти полмили пешком до станции, где их должны были осмотреть. Они забрали то, что могло им понадобиться, из мешков тех двоих, что умерли, и направились в Канаду.

На корабле была такая грязь, что на них кишели вши. Пассажиры четвертого класса поставили свои вещи у уличных кранов возле уборных. Они разделись догола и встали один против другого, как будто смотрелись в зеркало. И начали стряхивать вшей и смывать грязь с тела тряпкой и холодной водой. Стоял конец ноября. Потом они оделись и вошли в здание таможни.

Паспорта у Николаса не было, и он не знал ни слова по-английски. Он показал свои десять наполеондоров, дабы объяснить, что не станет жить за чужой счет. Его пропустили. Он был в Верхней Америке.

Николас сел на поезд до Торонто, где жили многие его односельчане. Он не окажется среди чужих. Но там не было работы. Поэтому он сел на поезд, идущий на север, в Коппер-Клиф, недалеко от Садбери, и стал работать в македонской пекарне. Ему платили семь долларов в месяц с харчами и жильем. Полгода спустя он отправился в Су-Сент-Мари. Он почти не говорил по-английски и решил пойти в школу, работая ночами в другой македонской пекарне. Без языка он пропадет.

Школа была бесплатной. В его классе учились десятилетние детишки, ему же было двадцать шесть. Обычно он вставал в два ночи, замешивал тесто и до половины девятого пек хлеб. В девять он отправлялся в школу. Все учительницы были молодыми и очень добрыми. Пока он жил в Су, он видел переводческие сны — из-за свой одержимости английским. Деревья в этих снах меняли не только свои названия, но и облик и характер. Мужчины говорили фальцетом. Собаки, пробегая мимо, бесцеремонно обращались к нему на улицах.

Когда Николас вернулся в Торонто, ему не хватало одного: обрести голос в этом языке. Большинство эмигрантов учило английский по песням на пластинках или, пока не появилось звуковое кино, повторяя слова за актерами на сцене. Вошло в обычай выбирать одного актера, следить за ним на протяжении всей его карьеры, огорчаясь, если он получал небольшую роль, и как можно чаще посещать его спектакли — порой до десяти раз в сезон. Обычно к концу сезона в театрах «Попугай» и «Фокс» репликам актеров вторило громкое эхо — это греки, македонцы и финны с полусекундным опозданием повторяли их слова, совершенствуя свое произношение.

Это выводило актеров из себя, особенно если слова «Кто поставил в гостиную плиту, Кристин?», после которых зал взрывался аплодисментами, теперь повторяло не меньше семидесяти человек, отчего они теряли свою спонтанность. Когда любимец публики Уэйн Бернетт во время спектакля упал замертво, его роль исполнил мясник-сицилиец, досконально изучивший все реплики и мизансцены, и деньги за билеты не пришлось возвращать.