Книга Орест и сын - Елена Чижова

Три души, сделав круг, коснулись крыльями пяти рожков люстры и отлетели на запад. Поравнявшись с крышей крайнего дома, крылатки махнули на три этажа вниз, и люди пришли в себя.

Отец вынул веером сложенную карту и распустил ее по столешнице. Первым долгом нашли то, что потеряли, — Главный почтамт, а рядом дом № 13. Палец клюнул ногтем. Тут. Пока жили, карта была не нужна. Ясно как божий день: тройка от Театральной до Московского, двойка по Декабристов к Пряжке, пятерка от площади Труда по Невскому, четырнадцатый — след в след.

Палец отца летел над городом со скоростью души и, скользнув за Неву, резко взял налево. Линии Васильевского отлетали назад, и, пройдя над Смоленкой, палец сел на пустой берег. Старая карта не знала новой улицы, легшей уступом вдоль залива: голубая краска опоясывала пустынный Голодай. Теперь этот берег назывался улицей Кораблестроителей. Новые дома стояли в ряд, готовые сойти со стапелей. “Ну и пусть!” — Ксения поднялась и вышла из комнаты. За голым оконным переплетом виднелся недостроенный корпус. “Когда достроят, будет как будто двор...” Утешение выходило слабым. “Помнишь?” — она повернулась, зовя мать. Никто не откликнулся. Родители отложили карту: что вспоминать…

Из-под арки с надсадным ревом лез крытый грузовик, за ним еще один — такой же. Теперь фургоны подъезжали один за другим. Шоферы глушили моторы и вылезали из кабин, грузчики, набросив на шеи длинные шлеи, тащили к открытым парадным трехстворчатые шкафы. Коробки с посудой и белые кухонные пеналы ставили прямо на снег, а на них клали мешки с одеждой и стулья — ногами кверху. “Одинаковое! — Ксения засмеялась. — Смотри, все одинаковое! Как у нас!” Ксения оглянулась. За спиной, подпирая голую стену, стояли картонные коробки — до потолка. В коробках, обернутые газетами, лежали вещи — упрятанные от глаз свидетели разора. “Удобные. — Мать пожала плечами. — Я не понимаю, что здесь?..” — Она осматривала картонную стену. “У меня руки устали”. — Ксения растопырила пальцы. “Надо разложить, расставить, занавески повесить, — мать заговорила деловито. — Руки приложить!” — “У меня устали”, — дочь повторила упрямо. Мать смирилась и пошла к двери. Ксения шевельнула пальцами, вспоминая старый обобранный дом. Руки, вязавшие коробки, сделали злое дело. Новые машины подъезжали к парадным. Одинаковые люди тащили свои пожитки. Бечевки, затянутые натуго, резали их ладони. А они несли и несли вверх, наполняя новые квартиры своими злодеяниями. Мать стояла в дверях, не окликая. Измученный взгляд обегал картонную стену, словно не зная, с чего начать. Крашеная дверная коробка забирала мать в серую раму. “Надо только взяться”. — Тыльной стороной ладони она пригладила волосы и повела на дочь ставший собранным взгляд. Слабый налет инея опылил края оконных рам. Как будто вспомнив горячие толстые ребра, Ксения приложила руку к батарее. Костяшки пальцев проехались по тощим ребрышкам, как по стиральной доске. “Купим масляный радиатор. — Мать улыбнулась, словно все брала на себя. — Все будет хорошо. Ты не бойся”. — “Я хочу старые занавески”. — Ксения не поверила.

Не успела мечта об уюте повиснуть в воздухе, как злобно рявкнул сорвавшийся с цепи звонок, и кто-то побежал за ним вдогонку. Мечта поднялась под потолок и съежилась под перекрестными взглядами там, где от угла к висящей на голом шнуре электрической лампочке растекалось грозовое пятно и, надувшись, превратилось в тяжелую тучу. Первая капля покаталась по штукатурке и шлепнулась на стол, как осенняя груша, а за ней пошли и поехали и яблоки, и груши, и сливы. Вода хлынула гладкой струей на пол, словно разверзлись потолочные хляби, и картонные коробки, груженные посудой, потемнели ниже ватерлинии. Плоды все падали и падали, засыпая берег, и кромка прилива подступала к ножкам стола, окружая их прозрачной каймой, и стало абсолютно ясно, что домашними средствами с урожаем не справиться, потому что потоп был не из домашних. Ошалевший звонок носился по площадке, и мать, ступая по воде на цыпочках, пошла открывать. Входная дверь отворилась внутрь, отогнав от порога лужу, как хорошая тряпка. За ней стоял человек в белой полотняной рубахе навыпуск. Его голова была совершенно лысой, подбородок же курчавился бородой, — как будто вся растительность этой местности сползла с черепа и держалась на щеках, уцепившись за уши. Одной рукой он жал на кнопку звонка, другой, подбоченившись, прижимал к туловищу рыжий пластмассовый таз. С верхней площадки спускался черноголовый мальчик, на бегу заглядывая через перила. Бородатый снял палец с кнопки и, не переступая порога, протянул рыжий таз.

Ксения силилась соединить таз, течь и бороду в одну ясную практическую задачу, наподобие арифметической с водой и бассейном. “Брат безумствует. — Человек ткнул пальцем в небо с таким значительным видом, словно доводился братом местному дождевому божеству. — До седьмого протекло. Тряпки есть?” — и, не дожидаясь ответа, бросил мальчику быстрое, неразборчивое приказание. Тот кивнул, кинулся вверх по лестнице и почти сразу сбежал обратно, таща за собой огромную мешковину, усаженную такими прорехами, словно мальчик только что выволок ее из схватки с другими мешками. Мужчина с треском разорвал рогожу и бросил кусок женщине под ноги: “Гоните на меня, я буду загребать”. Мать нагнулась и подоткнула тряпку под водяной край.

“Помочь?” — Ксения топталась по сухому. “Уходи в комнату, не лезь в лужу! Она у меня болезненная”, — выжимая тряпку, мать зачем-то поделилась с мужчиной. Отец поднял таз и слил его в ванну.

Работали молча, без устали нагибаясь и разгибаясь, и вода наконец пошла на убыль. С потолка больше не лило, как будто таинственный дождевой брат поставил на место небесные заслонки. Тепло запахло вымытым жильем. Мокрая мешковина перебила холодный строительный дух — задышалось свободнее и легче. Влажные полы сохли на глазах и блестели так ровно, а деревянные плинтусы так уютно темнели, что покоробленный потолок показался сущим вздором: “А, все равно… В таких желтушных обоях жить нельзя, заодно и побелим...” Мать кивнула Ксении, словно уже выполнила свое обещание.

“Я на девятом, ровно над вами”. — Сосед нашел нужным представиться. Он держал пустой таз как цилиндр — на отлете. “Вас тоже залило?” — спросила хозяйка, легко, как-то по-бальному улыбнувшись. “Меня — первого. — Густые брови поползли вверх, нарушая пейзаж. — Это вас — тоже”. — “Вы давно?..” — Она хотела сказать “переехали”, но замолчала, наблюдая, как брови встают на место. “Недавно”. — Он понял, но запнулся, как будто начал бальную фигуру не с той ноги.

Запинка доставила женщине удовольствие. “Вы у нас первый гость на новом месте”. — “Приходите к нам вечером, — вдруг пригласил мужчина. — Там, — он опять показал пальцем в потолок, — моя жена, сын и дочь. Ваша ровесница”, — теперь он обращался к Ксении. Хозяйка поблагодарила, и гость, заторопившись и прижав к ноге рыжий таз, стал пятиться к двери. Напоследок он обвел по очереди глазами всех троих, как будто отдал поклоны: “Ее зовут Инна”.

“Надо же, — закрыв дверь, мать обратилась к отцу, — ты тоже хотел назвать ее Инной...” — “Вторую дверь надо ставить, — он откликнулся хмуро, — с лестницы дует”.

“А для мальчика ты придумывала?” — Ксения заинтересовалась разговором, уводившим назад, в прошлое. “Зачем? Я была уверена — девочка, — мать ответила так решительно, как будто именно сейчас определялось, кто у нее родится, и своим ответом она могла повлиять на результат. — Ты еще родиться не успела, а я: не перепутайте, не перепутайте, у меня девочка! А они: не беспокойтесь, мамаша, сегодня одни мальчики идут...”